давно думал!»
Так вёл себя почтенный портной-подмастерье Лабакан уже долгое время, но мастер терпел его дурачество, потому что вообще Лабакан был хорошим человеком и искусным работником.
Однажды проезжавший как раз через Александрию брат султана, Селим, прислал к мастеру праздничное платье, чтобы кое-что в нём переменить, а мастер отдал его Лабакану, потому что Лабакан делал самую тонкую работу. Когда вечером мастер и подмастерья ушли, чтобы после дневного труда отдохнуть, непреодолимое желание стало влечь Лабакана назад, опять в мастерскую, где висела одежда царского брата. Он долго стоял перед ней в раздумье, восхищаясь то блеском шитья, то переливающимися цветами бархата и шелка. Он не мог удержаться, он должен был надеть её, и что же — она так пришлась ему впору, как будто была сделана для него!
«Чем я не такой же принц? — спрашивал он себя, расхаживая по комнате взад и вперёд. — Не говорил ли уж сам мастер, что я родился принцем!» Вместе с одеждой подмастерье получил, по-видимому, совсем царский образ мыслей. Он не мог представить себя иначе, как неизвестным царским сыном, и, как таковой, он решил ехать по свету и покинуть место, где люди до сих пор были так глупы, что под его низким званием не могли узнать его прирождённое достоинство. Ему казалось, что великолепная одежда послана доброй феей; поэтому он побоялся, конечно, отвергнуть такой дорогой подарок, сунул в карман свои ничтожные наличные деньги и, воспользовавшись ночной темнотой, вышел за ворота Александрии.
Во время своего странствования новый принц везде возбуждал удивление, потому что великолепная одежда и его важная, величественная осанка как-то совсем не подходили к пешеходу. Когда его спрашивали об этом, он с таинственным видом отвечал обыкновенно, что на это есть особые причины. Но когда он заметил, что его путешествие пешком делает его смешным, он за ничтожную цену купил старого коня, который очень подходил к нему, так как своим степенным спокойствием и кротостью никогда не ставил Лабакана в затруднение показать себя искусным наездником, что было совсем не его делом.
Однажды, когда он шаг за шагом тащился по дороге на своём Мурве — так он назвал своего коня, — к нему присоединился какой-то всадник и попросил у него позволения ехать в его обществе, потому что в беседе с другим путь ему будет гораздо короче. Всадник был весёлым молодым человеком, прекрасным и приятным в обращении. Он скоро завязал с Лабаканом разговор, кто откуда и куда едет, и оказалось, что и он, как подмастерье-портной, поехал по свету без цели. Он сказал, что его звать Омаром, что он племянник несчастного каирского паши, Эльфи-бея, и теперь путешествует, чтобы исполнить поручение, данное ему на смертном одре его дядей.
Лабакан не высказывался так откровенно о своих делах. Он дал Омару понять, что он высокого происхождения и путешествует для своего удовольствия.
Оба молодых человека понравились друг другу и поехали дальше. На второй день их совместного путешествия Лабакан спросил своего спутника Омара о поручениях, которые он должен исполнить, и к своему изумлению узнал следующее:
Каирский паша Эльфи-бей воспитывал Омара с самого раннего детства, и Омар никогда не знал своих родителей. Когда на Эльфи-бея напали его враги и после трёх несчастных сражений, смертельно раненный, он должен был бежать, он открыл своему воспитаннику, что он не его племянник, а сын могущественного государя, который, боясь предсказаний астрологов, удалил молодого принца от своего двора, поклявшись увидеть его только на двадцать втором году. Эльфи-бей не назвал ему имени отца, а только самым определённым образом поручил ему в пятый день наступающего месяца рамадана, когда ему исполнится двадцать два года, явиться к известному столбу Эль-Зеруйя, в четырёх днях пути на восток от Александрии. Там он должен передать людям, которые будут стоять у столба, данный ему дядей кинжал со словами: «Вот я, которого вы ищете!» Если они ответят: «Хвала Пророку, сохранившему тебя», то он должен следовать за ними, и они приведут его к отцу.
Портной Лабакан был очень изумлён этим сообщением. С этих пор он стал смотреть на принца Омара завистливыми глазами, негодуя на то, что Омару, хотя он уже считался племянником могущественного паши, судьба давала ещё звание царского сына, а ему, которого она наделила всем, что нужно принцу, она как бы в насмешку дала тёмное происхождение и обыкновенный жизненный путь. Он делал сравнения между собою и принцем. При этом он должен был признаться, что принц — человек очень выгодной наружности: прекрасные живые глаза, смело очерченный нос, мягкое, предупредительное обхождение; словом, у него было много внешних преимуществ, которыми всякий может расположить к себе. Но сколько преимуществ он ни находил в своём спутнике, он всё-таки сознавался при этих наблюдениях, что какой-нибудь Лабакан может быть царственному отцу, пожалуй, ещё желаннее, чем действительный принц.
Эти размышления преследовали Лабакана целый день и с ними он заснул на ближайшем ночлеге. Когда утром он проснулся и его взгляд упал на спавшего около него Омара, который мог так спокойно спать и видеть во сне своё верное счастье, в нём пробудилась мысль хитростью или силой добиться того, в чём неблагосклонная судьба отказала ему. Кинжал, отличительный знак возвращавшегося на родину принца, торчал у спящего за поясом. Лабакан тихо вынул его, чтобы вонзить его в грудь владельца. Но перед мыслью об убийстве миролюбивая душа подмастерья содрогнулась, и он удовольствовался тем, что спрятал кинжал у себя, велел взнуздать для себя более быструю лошадь принца, и прежде чем Омар проснулся и увидел себя лишённым всех своих надежд, его вероломный спутник был впереди уже на несколько миль.
Когда Лабакан совершил у принца похищение, был как раз первый день священного месяца рамадана, и, следовательно, у портного было ещё четыре дня, чтобы приехать к столбу Эль-Зеруйя, который ему был хорошо известен. Хотя местность, где находился этот столб, лежала на расстоянии самое большее, может быть, ещё двух дней пути, но он всё-таки поспешил приехать туда, так как всё боялся, что его догонит настоящий принц.
В конце второго дня Лабакан увидел столб Эль-Зеруйя. Он стоял на небольшом возвышении на обширной равнине и мог быть виден за два-три часа пути. При виде его сердце портного забилось сильнее. Хотя в течение двух последних дней у Лабакана было достаточно времени, чтобы подумать о роли, которую он должен был играть, всё-таки нечистая совесть делала его немного робким, но мысль, что он рождён принцем,
