по доспеху и молотят. Тем, кто на берегу остался, только шеломы одеть, да саблю выхватить – секундное дело. А вот тем, кто в водичке полоскался, несладко пришлось. Целыми всего два человека из сорока остались – мы тремя ушкуями шли, треть окупнуться решила. Ермолаю стрелы левую руку и правую ногу пробили, лицо в двух местах порвали. Мы этих лесовиков махом зажучили, кого перебили, кого в плен взяли, остальных назад в чащобу загнали. Побратим за год выздоровел, но ходит, сильно хромает, левая рука ничего удержать не может, личность страшно перекошена. Елена всего раз его увидела, ей аж дурно стало. На работу нигде не берут – и неловок с одной-то действующей рукой, и жуток внешне. Отца два месяца назад убили булгары. Ермошка с матерью вдвоем остались. Едят то, что на огороде выросло. Я подкидываю, что могу, но последнее время все реже и реже: в свою семью и хозяйство приходится много вкладывать. Давай, Володь, возьмем парня – уж очень они с матушкой нуждаются.
В таких просьбах перед такими путешествиями, как то, что нас ждет в недалеком будущем, не отказывают. Впрочем, я бы, наверное, и так не отказал.
Заверив компаньона, что его увечный друг может приступать к работе хоть завтра, задумался. Что-то еще, несомненно важное, вылетело из головы. Отвлек от этих мыслей снова Матвей.
– А мы можем Ермолаю немного денег хоть на первое время выдать? И мне с Еленой что-то отсыпать…
Душа загоревала: экий я дурачина и простофиля! Большой, а без гармошки! Подлец Алексей работникам лесопилки не платил!
Жестко натянул поводья. Тпру! Зорька встала. Наверное, с неприятной мыслью – досок все-таки подтащат…
Смелый остановил Вихря, внимательным ястребиным взором оглядел окрестности – не видно ли где затаившихся врагов и прислушался: не хрустнет ли где веточка под чужой ногой подкрадывающегося охотника на чужого человека. Мне показалось, что он даже принюхался… Негромко спросил меня, готовый в любой момент ласточкой спрыгнуть с коня и завертеться убийственным колесом:
– Что? Где?
– Ты прости меня, – покаянным голосом начал я, – совсем эти боярские прихвостни мозг проели. Забыл деньги раздать. А опасности нет никакой, не напрягайся. Ваши рубли вороватый приказчик пытался утащить.
С этими словами вытащил кошель и начал отсчитывать монету.
– Эта гнида еще и возчикам, и лесорубам ничего не платил, – заметил компаньон, уже стоящий рядом, – им в первую очередь надо отдать. Мы-то, если серебра не хватит, рыбы наловим.
Я аж застонал. Да, в ушкуйных идеях относительно наказания для вороватого приказчика было много хорошего. Так и хотелось Алексею что-нибудь вырвать и куда-нибудь гаденыша продать. Да и мысли подсобников, об удалении уха с одновременным пристраиванием жулика на кол, уже не казались чрезмерно жестокими. Собаке – собачья смерть! И имеется в виду вовсе не лучший друг человека…
Считал, считал и считал. Когда в изрядно уменьшившейся мошне появилась приятная легкость, ссыпал деньги назад и сунул ее в руки компаньона целиком.
Он зароптал:
– Лишка даешь! По-справедливости надо делить!
– Ты знаешь сколько я зарабатываю? Есть еще одна пилорама, люди кареты для моих продаж делают, другие кирпич обжигают. Мне деньги за пение и рассказывание анекдотов, за лечение дают. А ты зарабатываешь в десять раз меньше. У меня Забава ни в чем отказа не знает, а у тебя Елена, поди, уж умаяла разговорами, чего она хочет купить. И ты еще мне указывать будешь, сколько основному работнику платить?
Аргумент с Ленусей сломил его сразу. больше ненужных споров не было. Немножко проехались молча.
– Кстати, доски на коляски я тоже твои беру.
– Общие.
– Скоро я уеду, будешь за порядком приглядывать, мою долю Забаве отвозить.
– Куда хочешь податься? – поинтересовался Матвей.
– Мир спасать.
Собеседник аж крякнул.
– Круто берешь! Может пусть так постоит?
– Громадный камень к Земле летит, много злых дел наделает. Слишком сильный удар нас ждет. Слышал про Апокалипсис?
– Попы говорили. Но может обойдется?
– Мне двое сказали. Волхв, который меня учит, и колдунья, что будущее предсказывает. Бабенка сама пришла. Они с кудесником даже не знакомы. А Наина еще рвется со мной идти. Она про поход ничего сказать не может, там все как темной пеленой укутано. Может, живыми и не вернемся.
– Тебя ж тронуть никто не может!
– Нас где-то там черный колдун ждет. Мою защиту он махом пробьет, под укрытием ведуньи немного дольше продержусь, да может Ванька еще поможет. Бог даст, осилим эту нечисть. Ну а если не вернусь, Забаву не бросай, попытайся наших женщин увести. Хотя шансов у вас спрятаться будет немного.
– Да мы в лес!
– Он весь огнем пылать будет.
– Пещеру большую знаю!
– Обвалится вам на голову. Уцелеет по всей Земле людей считанные единицы. Я решил, что лучше рискнуть, попытаться от врага отбиться, чем всех этих потрясений сидеть ждать и слушать успокаивающие речи от своей бабы. Иван – орел, ничего не боится, сам вызвался идти. Надо только ему хоть сабельку купить.
– Он что, еще и не боец?
– Зато отважный очень. А кто посмирней, пусть дома, при жене посидит.
Через мгновение Смелый, уже с земли, схватил меня за грудки, пригнул лицом к себе и зарычал:
– Ты меня трусом назвал?!
Фу ты, ну ты, лапти гнуты! Я в его годы к таким вещам поспокойнее относился. Просто если обвиняли в трусости, брали на понт, как говорили в мое время, смеялся в глаза и отвечал – проверьте. Желающих обычно не находилось.
Молодой что-то чрезмерно горячится на ровном месте. У русских князей почти у всех были различные прозвища. Мономах, Большое Гнездо, Невский. Часто по личным качествам: Вещий, Мудрый, Великий. Отважных называли Барс, Удалой, Удатый. А вот клички Смелый почему-то не припоминаю…
Да и за что ее могли дать не ведающие страха ушкуйники? Возможно, больше с ироническим подтекстом?
Однако Матвей меня тряс все сильнее. Пора было унимать сокола нашего – а то пришибет второпях, не успею мир спасти.
– Что ты, что ты – и в мыслях не имел. Я уж через месяц с ватагой к Русскому морю ухожу. Мне Забаву защищать надо, слишком ее люблю.
Новая мысль пронзила парня.
– А я Елену выходит меньше люблю?!
– Не мне судить. Но вот Иван за Наиной пошел, безумно любит, боится потерять. А ты в лесу, в пещере или еще где рассчитываешь отсидеться, Бог тебе судья.
Матвей меня бросил, отошел, сел, по сути – шлепнулся на обочину. Мало того, что унизили, так еще и доказали, что правы! Такого в его короткой жизнедеятельности еще не было. И
