под потолком куб — это душ. В богатых домах на Троицком проспекте были ванны, в хозяйствах попроще — бани, и Максим думал уже, что с мыслью о душе придется проститься, а у британцев он был! Кое-как стянув одежду и обувь — с левым сапогом пришлось повозиться — Максим повернул рычаг и с наслаждением встал под струи даже не совсем холодной воды. Нашлось и мыло, и чистое полотенце — все, чтобы снова почувствовать себя человеком. Капрал принес комплект новенькой британской формы — такой же, как на нем самом, только без знаков различия. Зашел пожилой фельдшер, минут пять ощупывал больную ногу, потом сказал — по счастью, вполне разборчиво — что перелома нет, но есть сильное растяжение и как бы даже не разрыв связок; смазал мазью с химическим запахом, туго перебинтовал. Дружелюбно предложил поставить укол морфия. Максим передернулся и отказался — местная медицина пугала его, в аптеках продавали кокаин от зубной боли и героин от кашля. Тогда у фельдшера нашелся самый обычный аспирин.
Капрал тем временем принес банку тушенки, галеты и кружку эля, во вкусе которого Максим с умилением различил характерную горечь IPA — сорта, который он всегда заказывал в крафтовых барах. В довершение капрал где-то раздобыл трость. Жизнь понемногу налаживалась. Однако не успел Максим допить эль, пришел посланец и вызвал его к генералу Пулю.
Пуль ждал в том же кабинете, где они разговаривали месяц назад, но на этот раз сразу предложил сесть.
— Мистер Ростиславцев, весьма благодарен за сведения, которые вы доставили, несмотря на ранение и… невозможность соблюсти приличия. Вы проявили себя подлинным другом Британии! Форму оставьте себе в знак моей признательности.
— Благодарю вас, — ответил Максим.
Мундир и брюки сели, будто под него шились, ботинки на шнуровке комфортно обхватывали голеностоп, да и белье оказалось куда качественнее, чем то, что осталось в наследство от первого Ростиславцева.
Пуль встал и заходил по кабинету, заложив руки за спину.
— Моей задачей было содействие формированию боеспособной русской армии для борьбы с немцами и их пособниками, — сердито сказал он. — Но не установление военной диктатуры же! Это скверно выглядит, да что там, тянет на международный скандал… Капитан Чаплин и с ротой новобранцев управиться не способен, как он думает управляться с целой областью?
Максим догадался, что это риторический вопрос и от ответа воздержался.
— Он мнит себя Наполеоном, этот пигмей… Дипломаты меня в гроб вгонят… Вот вы, как человек здравомыслящий и знакомый с обстановкой, какие видите последствия падения этого правительства?
— Город погрузится в хаос, — ответил Максим. — Начнутся волнения, стачки, столкновения с военными…
— Вы полагаете? Ведь это правительство было непопулярно…
— Тем не менее его воспринимают настолько законным, насколько что-то вообще может считаться законным в настоящих условиях. И с ним связывают надежды на трудовое законодательство, секуляризацию, а главное — на закрепление земли и других ресурсов за теми, кто с них живет. Для местного населения это вопрос чрезвычайной важности.
— Мятеж — последнее, что нам нужно… Ладно, будем возвращать это правительство. Если, конечно, ваш провинциальный Наполеон не решился их всех перестрелять, чтобы не создавать себе лишних сложностей. Но рейс на Соловки и обратно займет по меньшей мере двое суток, да пока еще мы разыщем их на архипелаге… Сейчас мы не можем найти ни Чаплина, ни оставшегося на свободе министра… А завтра торжественная встреча десанта янки, дьявол их побери. Ладно, будем решать проблемы постепенно. Вы ночуете здесь, мистер Ростиславцев. Завтра надо быть готовыми ко всему.
* * *
Если нет возможности купить книгу, обращайтесь в личку за промокодом, причины объяснять не нужно.
Глава 11
Дай знак мне, если ты на нашей стороне
Сентябрь 1918 года
Маруся раздевалась под рваный ритм электронного хип-хопа. Стоя к Максиму спиной, она медленно спускала блузку, обнажая изящную шею, лопатки, открывая сантиметр за сантиметром ложбинку вдоль позвоночника. Затаив дыхание, он ждал, когда же она повернется — но она не спешила. Максим понимал, почему так происходит: он стремился скорее увидеть ее обнаженной, но в то же время хотел, чтобы она подразнила его. Его отношение к этой девушке оставалось противоречивым, потому она не подчинялась даже в управляемом сне. Вместо того, чтобы показать себя полностью, Маруся только повернула голову — он увидел полуоткрытые губы и взгляд из-под опущенных ресниц, но выражение лица распознать не мог.
Инспектор ждет отметки —
Мы с тобой невыездные.
Небесам наносят ветки
Повреждения сквозные.
Выше неба Бог горячий, жёлтый, текучий, как лава,
Звёздами с досады плачет — на земле на нас облава!
Дай знак мне, если ты на нашей стороне!
Забавно работает подсознание. Эту песню Максим когда-то слышал, но в текст не вслушивался, а подсознание взяло да и воспроизвело его дословно. Тревожная мелодия ускорилась, голос певицы окрасился нотками истерики. «Дай знак мне!» — почти прокричала она, и тут Маруся резко повернулась.
Максим вздохнул. Это было не то, что он хотел увидеть. Нет, грудь оказалась на месте, отличная грудь, размер, должно быть, третий… с половиной. Но вот свежие сигаретные ожоги — кринж… да и без направленного на него пистолета в ее руках было бы лучше.
— Маруся, это не обязательно должно быть вот так, — мягко сказал Максим. — Мы могли бы не быть врагами.
— Ты знаешь, каково это — когда тебя предали? — Девушка смотрела на него упрямо и яростно, закусив губу и часто дыша.
Максим хотел ответить, что это не его вина, но понял, что даже в сколь угодно управляемом сне никогда ей этого не объяснит — не словами, по крайней мере — и рискнул просто шагнуть к ней… И тогда в сон ворвался раздраженный голос генерала Пуля:
— Что это значит, мистер Ростиславцев⁈
Максим поморщился. Сон окончательно вышел из-под контроля. Кому точно не место в предрассветной эротической фантазии, так это Пулю. Особенно раздражало, что даже во сне генерал не удосужился перейти на русский, а продолжил орать на чистейшем английском языке:
— Объясните немедленно, откуда это взялось?
Маруся ехидно ухмыльнулась, так и не опустив пистолета, померкла и исчезла. Музыка тоже стихла, и только Пуль все не унимался:
— Да проснитесь вы наконец!
Максим нехотя разлепил глаза. Над ним нависал Пуль и совал ему прямо в лицо лист бумаги. Максим взял его и машинально принялся переводить вслух на английский:
— «Товарищи!
