id="id16">
Чаепитие в доме, построенном на песке
«Письмо из Солигалича в Оксфорд» Сергея Яковлева («Новый мир», 1995) вносит свой вклад в дискурс провинции как метода национальной самоидентификации в манере, как бы объединяющей в одном эмоциональном высказывании литературу и публицистику. Яковлев оперирует тернарной моделью «провинция – столица – Запад». Добавляя к традиционной бинарной оппозиции, противопоставляющей Россию Западу, третий элемент – российскую провинцию, – он обращается сразу к обеим парадигмам: российская провинция предстает у него в роли оплота национального характера, а Россия – в роли провинции по отношению к другим европейским культурам. Роман Яковлева недвусмысленно призывает отвернуться от Запада (используя при этом некоторые аспекты «европейского опыта») и искать решение проблем нации в ее уникальных национальных ресурсах. Его главный герой находит эти ресурсы вдали от столиц и еще дальше от европейских культурных центров – в древнем провинциальном городке Солигаличе: «Париж и Лондон, не говоря уже о каком-нибудь Копенгагене, – скучные провинциальные городишки. Истинная столица в Чухломе[72]. Или, может быть, в Солигаличе, куда я еду?..» [Яковлев 1995]. Эти строчки перекликаются с одним из «фантиков» Милашевича: «Париж – это от нас далеко? Пять тысяч верст? Боже мой, какая провинция!» [Харитонов 1992]. Более того, в обоих примерах инверсия иерархии, одновременно провокационная и комичная в своей оборонительной позиции, сигнализирует о намерении рассказчика подорвать традиционные представления о «центре» и «захолустье».
Проведя два месяца в Оксфорде в качестве приглашенного профессора, главный герой возвращается в Москву в разгар экономического и идеологического кризиса 1990-х годов. Он покидает на время столицу и поселяется в Солигаличе, где тетя оставила ему дом. Этот дом, который и есть Россия, он пытается перестроить – как в буквальном, так и в метафорическом смысле:
Мне не нужна была в Солигаличе просто какая-никакая крыша над головой; крыша-то, по правде говоря, мне здесь была совсем не нужна (я не мог представить себе, чем буду в этом заштатном городке заниматься, не мыслил постоянной жизни и работы вне столиц). Мне требовалось создать нечто совершенное, своего рода храм, чтобы доказать себе и другим, что эта страна еще на что-то годится. Почему и не здесь, раз уж выпал такой билет? [Яковлев 1995].
Далекий от идеализации всего английского, герой тем не менее вдохновляется европейским традиционализмом, воспринимая его как форму здорового самоуважения и уважения к прошлому, и поначалу мечтает пересадить его на свою родную российскую землю: «Все это (не только из Англии, но вообще все лучшее, что к тому времени запечатлелось в моей памяти) мне хотелось вдохнуть в солигаличский мир, где из-за каждого угла глядела на меня российская покорность судьбе» [Яковлев 1995]. Со временем он понимает, что иностранное остается чуждым и ресурсы следует искать не в его европейском опыте, а здесь, в собственной истории России:
Я понимал, что все, с чем я столкнулся в Солигаличе, – тоже культура: вековой мещанский уклад, содержащий в себе много просто необходимого для выживания в таком месте и по-своему привлекательного. Я начал догадываться, что иной солигаличский хлев или амбар, кое-как доживающий свой век, в дни своей молодости не уступал по практичности и красоте вашим каменным barns с дубовыми окованными толстым железом дверями [Яковлев 1995].
Яковлев последовательно использует архитектурные метафоры, что позволяет ему сочетать буквальную перестройку и метафорическую реконструкцию, с одной стороны, и пространственно-временную динамику провинциального дискурса – с другой. Ветхий дом в Солигаличе и отлично сохранившиеся дома в Оксфорде, свидетельствуя о различных экономических ситуациях в местах их расположения, в то же время служат наглядными и устойчивыми маркерами отношения обеих стран к прошлому. В моменты слабости, когда героя начинает преследовать сознание тщетности его усилий, его мысли принимают все тот же образноархитектурный поворот:
Просто мы, русские, – народ, основавший свой дом на песке. А потому одновременно и отчаянный, и боязливый (одно другому не противоречит). Как можно на что-то всерьез рассчитывать, живя с такими, например, печами? С этим же связано, вероятно, и наше мистическое восприятие жизни, ощущение ее тленности. Зачем обдирать старые обои, красить двери и заборы, строить удобную прочную лестницу на чердак, если все равно разольются реки, подуют ветры, вспыхнет пожар? Зачем облегчать и украшать жизнь, которая в любой миг может обратиться вся в прах? В этом всегдашнем и вполне оправданном ожидании беды одно из решающих, может быть, наших отличий от Запада, основавшего свой дом на камне [Яковлев 1995].
Тем не менее главный герой не сдается. Реставрация дома становится символическим актом, попыткой доказать, что Россия обладает собственным богатым наследием. Один только этот символизм и придает смысл репликам об уникальном и центральном положении России в европейской иерархии, столь, казалось бы, неуместным в «письме», где подробно описываются суровые условия постсоветской реальности. Россия, настаивает герой, остается истинным центром, а Европа, по крайней мере для русских, – провинциальным захолустьем, унылым при всем своем комфорте: «Западная Европа вместе с Британией вдруг предстали передо мной не слишком большой провинцией, где люди просто помирают со скуки» [Яковлев 1995]. Единственная реальная связь и сходство между Англией и Россией состоит в любовном, едва ли не благоговейном пристрастии их жителей к чаю: «Чай… Мне бы хотелось посвятить ему отдельные страницы. Может быть, все, что я вам пишу, окажется, в конце концов, длинной похвалой чаю. Было же кем-то из иностранцев сказано, что именно он спасает желудки и мозги русских» [Яковлев 1995]. Среди вещей, которые главный герой привозит с собой из Оксфорда, – чай «Twinings», деньги на который он скопил благодаря жесткой экономии. Едва ли не первое, за что он принимается в солигаличском доме, – заваривает чай по всем правилам, засыпая листья в теплый сухой чайничек. Правда, в этом простом начинании он умудряется потерпеть неудачу, однако не теряет уверенности «в будущем успехе» [Яковлев 1995]. В романе чай создает атмосферу комфорта и уюта и определяет дом как личное пространство.
У Харитонова чай с малиновым вареньем выполняет ту же функцию. И, как и герой Харитонова, герой Яковлева терпит крах в попытках создать свою провинциальную идиллию: едва ему удается сделать дом уютным и, главное, европейским внутри, как из-за прогнившей крыши, в которой он не удосужился заделать щели, дом этот становится почти непригодным для жизни. После безрезультатной поездки в Москву, где он не находит жизнеспособного будущего, уже тяжело больной, главный герой возвращается в Солигалич, где его, судя по всему, ожидает смерть. Риторика «Россия – центр вселенной», уже в начале истории несколько натянутая,
