к самому себе с таким видом, будто разоблачил лучшего друга и окончательно разуверился в людях.
Я знал, что он думает: «Когда человек становится директором, он перестает быть…» и так далее.
В тот же день я вызвал Степ Степаныча. Он опустился в кресло напротив меня, грузный, важный, подавляющий своей внешностью: гривой волос над мощным лбом, бровями, похожими на две изогнутые рыжие гусеницы, подбородком, выдвинутым вперед, как форштевень корабля.
Я не знал, как приступить к делу, и начал издалека, словно хотел услышать от него, какое значение имеет борьба со старостью. Степ Степаныч сначала внимательно слушал меня, потом рыжие гусеницы грозно вздыбились на переносице.
— Так вы хотите навязать мне участие в той работе? Если не ошибаюсь, вы начали ее еще не будучи директором? — Последние слова он подчеркнул для большей ясности.
— Ну почему же навязать? — Я почувствовал, как мои щеки и уши начинают гореть. — Если не хотите…
— Черт с вами, нагружайте! — рявкнул Степан Степанович, словно делал мне величайшее одолжение. Он старался не выдать своей заинтересованности.
Я понял это и решил поиграть с ним:
— Впрочем, вы в самом деле очень заняты…
Он нетерпеливо двинул тяжелыми плечами грузчика:
— Но я же сказал «черт с вами!». Какое вам дело до всего остального? Выкладывайте, что я должен делать.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Я почувствовал, что контакт налаживается.
— О гипотезе «секундных, минутных и часовых стрелок» вы знаете, — сказал я. — Не укладывается в эту гипотезу период относительного равновесия: тридцать — сорок пять лет. Здесь механизм часов должен бы действовать через гормональный баланс, который может служить замедлителем. В общем, проблема сводится к тому, что время организма течет неравномерно не из-за самого механизма часов, а из-за других факторов, воздействующих на него. Нужно определить, что это за факторы. Вот тут вы и могли бы помочь.
Я развернул перед ним листы с графиками и формулами.
— Возьмите их с собой. Посмотрите, выпишите, что нужно, потом отдадите.
— Что с вами поделаешь! — покровительственным тоном завел он старую песню, но сразу спохватился, деловито собрал бумаги и выплыл из кабинета, как фрегат из гавани.
Едва дверь закрылась, как в нее постучали. Я сказал:
— Войдите.
Передо мной возникла новенькая. Ее глаза зло щурились, как будто видели живую мишень в прорези прицела.
— Меня выгоняют из лаборатории! — сказала она с таким видом, словно я должен был вознегодовать или, по крайней мере, удивиться.
— Ну и что же? — спросил я.
— Это несправедливо! Ведь не выгоняют же Нолика!
Я посмотрел ей в глаза. Они были серьезны и полны гордого негодования. В повороте головы угадывалась напряженность и готовность драться. В конце концов, она была права.
— И потом — у меня еще не закончился испытательный срок.
— Несколько дней вам ничего не дадут, — проговорил я, и ложбинка на ее переносице обозначилась явственней, а подбородок задрожал.
— Если хотите, переведем вас в отдел систематики. Там неплохо, спокойно. — Я не переносил женских слез.
— И почти нет стеклянной посуды.
Она еще пыталась шутить, и это меня тронуло.
— Пойдете в Вычислительный?
Я спохватился, но слишком поздно. Предложение уже назад не взять. То, что я ей предлагал, было во много раз больше, чем она заслуживала, перспективнее, чем работа на микротоме.
— Я бы не хотела уходить из лаборатории, — призналась она.
— Но почему? — Я подумал о Петре Авдюхове.
Она проговорила виновато:
— Мне нравится работа.
— Микротом?
— Вообще вся проблема. Смелая, даже дерзкая.
Может быть, она знала, чем подкупить меня, но цели своей она достигла. Я даже не смог сдержать довольной улыбки. И когда она уходила, я невольно посмотрел ей вслед, еще раз отметил устремленность ее неслышной походки. Я тогда подумал именно этим словом — не «стремительность», а «устремленность». Почему?
* * *
Меня вызвали к вице-президенту Академии наук с докладом о начатой нами работе по отысканию «стрелок» биологических часов. Рядом с креслом Артура Кондратьевича, подобно могучему рыцарю в доспехах, возвышался его неизменный спутник — кибернетический двойник, КД. Из туловища двойника торчали иглы антенн, полувытянутые щупальца, окончания убранных крыльев, колес, гусениц, трубы вспомогательного микроскопического и инфракрасного зрения, выводы энергетической защиты. Этот универсальный самосовершенствующийся автомат был придан вице-президенту уже семь лет назад и все это время сопровождал своего хозяина и двойника не только на работе, но зачастую и на отдыхе. Благодаря частым и длинным беседам с Артуром Кондратьевичем КД переписал в свой мозг почти все, что хранилось в памяти вице-президента, во всяком случае, то, что могло хоть как-то относиться к научной работе. КД овладел специфическими методами решения сложных научных вопросов, свойственными Артуру Кондратьевичу, и, прежде чем решать что-то, вице-президент часто советовался с ним, как советовался бы с самим собой.
— Мы поздравляем вас с новой должностью, — сказал Артур Кондратьевич.
Он отнюдь не был подвержен мании величия, и его «мы» означало, что он поздравляет меня и от имени КД.
Я поблагодарил за поздравление и расстегнул портфель, чтобы вынуть бумаги.
— А может, сначала без них? — послышался голос.
Это был обычный прием Артура Кондратьевича. Я отложил портфель и повернулся к вице-президенту. Но оказалось, что фразу произнес не он, а КД.
— В общих чертах мы знаем проблему. Расскажите об исследованиях нуклеиновых кислот.
На этот раз со мной говорил Артур Кондратьевич.
Я обстоятельно рассказал о наших опытах по классификации отдельных звеньев «винтовой лестницы» ДНК.
— Нам удалось выяснить, — сказал я, с шуршанием разворачивая огромные фотолисты, сделанные с помощью мезонного аппарата, — что выбивание триплета нуклеотидов вот в этом месте ничем не проявляется в деятельности клетки, но ведет через длительное время к постепенному сворачиванию цепочки.
Мне в ответ прозвучало:
— Мина сверхзамедленного действия, не так ли? Это подходит для процесса старения…
— Но «подходит» — еще не значит «является причиной».
Я переводил взгляд с Артура Кондратьевича на КД, чтобы определить, кто из них что говорит.
— Уже успели весь институт подключить к этой работе?
Мои зубы словно увязли в липких конфетах.
— Не смущайтесь. Это неизбежно. Когда руководитель работы становится руководителем института…
— Даже если его мучает совесть…
— Невзирая на яростный отпор других заинтересованных лиц…
Я больше не пытался различать, кому из них принадлежит та или иная фраза. Я
