Но Кудряшов совершенно спокойно курил сигару и посматривал на расходившегося друга.
— Да, ты, наверно, пойдёшь по Владимирке! — закончил Василий Петрович свою филиппику.
— До Владимирки, друг мой, очень далеко. Чудной ты человек, я посмотрю: ничего-то ты не понимаешь. Разве я один… как бы это повежливее сказать… приобретаю? Всё вокруг, самый воздух — и тот, кажется, тащит. Недавно явился к нам один новенький и стал было по части честности корреспонденции писать. Что ж? Прикрыли… И всегда прикроем. Все за одного, один за всех. Ты думаешь, что человек сам себе враг? Кто ж решится меня тронуть, когда через это самое может пошатнуться?
— Стало быть, как сказал Крылов, рыльце-то у всех в пушку?
— В пушку, в пушку. Все берут с жизни, что могут, а не относятся к ней платонически… О чём, бишь, мы начали говорить? Да, о том, кого я обижаю. Скажи, кого? Низшую братию, что ли? Ну, чем? Ведь я черпаю не прямо из источника, а беру готовое, что уж взято, и если не достанется мне, то, может быть, кому-нибудь и похуже. По крайней мере я не по-свински живу, есть кое-какие и духовные интересы: выписываю кучу газет, журналов. Кричат о науке, о цивилизации, а к чему бы эта цивилизация прилагалась, если бы не мы, люди со средствами? И кто бы давал науке возможность двигаться вперёд, как не люди со средствами? А их нужно откуда-нибудь взять. Так называемыми честными путями…
— Ах, не доканчивай, не говори ты хоть последнего слова, Николай Константиныч!
— Слова? Что ж, лучше было бы, кривая твоя душа, если бы я стал врать, оправдываться? Воруем, слышишь ли ты? Да если правду-то говорить, то и ты теперь воруешь.
— Послушай, Кудряшов…
— Нечего мне тебя слушать, — сказал со смехом Кудряшов. — Ты таки, брат, грабитель, под личиною добродетели. Ну, что это за занятие твоё — учительство? Разве ты уплатишь своим трудом даже те гроши, что тебе теперь платят? Приготовишь ли ты хоть одного порядочного человека? Три четверти из твоих воспитанников выйдут такие же, как я, а одна четверть такими, как ты, то есть благонамеренной размазнёю. Ну, не даром ли ты берёшь деньги, скажи откровенно? И далеко ли ты ушёл от меня? А тоже храбрится, честность проповедует!
— Кудряшов! Поверь, что мне чрезвычайно тяжёл этот разговор.
— А мне — нисколько.
— Я не ожидал встретить в тебе то, что встретил.
— Немудрено; люди изменяются, и я изменился, а в какую сторону — ты угадать не мог: не пророк ведь.
— Не нужно быть пророком, чтобы надеяться, что честный юноша сделается честным гражданином.
— Ах, оставь, не говори ты мне этого слова. Честный гражданин! И откуда, из какого учебника ты эту архивность вытащил? Пора бы перестать сентиментальничать: не мальчик ведь… Знаешь что, Вася, — при этом Кудряшов взял Василия Петровича за руку, — будь другом, бросим этот проклятый вопрос. Лучше выпьем по-товарищески. Иван Павлыч! Дай, брат, бутылочку вот этого.
Иван Павлыч немедленно явился с новой бутылкой. Кудряшов налил стаканы.
— Ну, выпьем за процветание… чего бы это? Ну, всё равно: за наше с тобой процветание.
— Пью, — сказал Василий Петрович с чувством, — за то, чтобы ты опомнился. Это моё сильнейшее желание.
— Будь друг, не поминай… Ведь если опомниться, так уж пить будет нельзя: тогда зубы на полку. Видишь, какая у тебя логика. Будем пить просто, без всяких пожеланий. Бросим эту скучную канитель; всё равно ни до чего не договоримся: ты меня на путь истинный не наставишь, да и я тебя не переспорю. Да и не стоит переспаривать: собственным умом до моей философии дойдёшь.
— Никогда! — с жаром воскликнул Василий Петрович, стукнув стаканом об стол.
— Ну, это посмотрим. Да что это всё я про себя рассказываю, а ты о себе молчишь? Что ты делал, что думаешь делать?
— Я говорил уже тебе, что назначен учителем.
— Это твоё первое место?
— Да, первое; я занимался раньше частными уроками.
— И теперь думаешь заниматься ими?
— Если найду, отчего же.
— Доставим, брат, доставим! — Кудряшов хлопнул Василия Петровича по плечу. — Всё здешнее юношество тебе в науку отдадим. Почём ты брал за час в Петербурге?
— Мало. Очень трудно было доставать хорошие уроки. Рубль-два, не больше.
— И за такие гроши человек терзается! Ну, здесь меньше пяти и не смей спрашивать. Это работа трудная: я сам помню, как на первом и на втором курсе по урочишкам бегал. Бывало, добудешь по полтиннику за час — и рад. Самая неблагодарная и трудная работа. Я тебя перезнакомлю со всеми нашими; тут есть премилые семейства, и с барышнями. Будешь умно себя вести — сосватаю, если хочешь. А, Василий Петрович?
— Нет, благодарю, я не нуждаюсь.
— Сосватан уже? Правда?
Василий Петрович выразил своим видом смущение.
— По глазам вижу, что правда. Ну, брат, поздравляю. Вот как скоро! Ай да Вася! Иван Павлыч! — закричал Кудряшов.
Иван Павлыч с заспанным и сердитым лицом появился в дверях.
— Дай шампанского!
— Шампанского нету, всё вышло, — мрачно отвечал лакей.
— Будет, Кудряшов, зачем же это, право!
— Молчи; я тебя не спрашиваю. Обидеть меня хочешь, что ли? Иван Павлыч, без шампанского не приходить, слышишь? Ступай!
— Да ведь заперто, Николай Константиныч.
— Не разговаривай. Деньги у тебя есть: ступай и принеси.
Лакей ушёл, ворча что-то себе под нос.
— Вот скотина, ещё разговаривает! А ты ещё: «не нужно». Если по такому случаю не пить, то для чего и существует шампанское?.. Ну, кто такая?
— Кто?
— Ну, она, невеста… Бедна, богата, хороша?
— Ты всё равно её не знаешь, так зачем называть её тебе? Состояния у неё нет, а красота — вещь условная. По-моему, красива.
— Карточка есть? — спросил Кудряшов. — Поди, при сердце носишь. Покажи!
И он протянул руку.
Красное от вина лицо Василия Петровича ещё более покраснело. Не зная зачем, он расстегнул сюртук, вынул свою книжку и достал драгоценную карточку. Кудряшов схватил её и начал рассматривать.
— Ничего, брат! Ты знаешь, где раки зимуют.
— Нельзя ли без таких выражений! — резко сказал Василий Петрович. — Дай её мне, я спрячу.
— Погоди, дай насладиться. Ну, дай вам Бог совет да любовь. На, возьми, положи опять на сердце. Ах ты, чудак, чудак! — воскликнул Кудряшов и расхохотался.
— Не понимаю, что ты нашёл тут смешного?
— А так, братец, смешно стало. Представился мне ты через десять лет; сам в халате, подурневшая беременная жена, семь человек детей и очень мало денег для покупки им башмаков, штанишек, шапчонок и всего прочего. Вообще, проза. Будешь ли ты тогда носить эту карточку
