Случались, наверное, и праздники, но Мише, что угодил родиться в 1934 г, они не запомнились. В жару он носился босой по длинной и единственной улице маленькой деревеньки Абрамкино, которую окружала речка с кишащей в ней рыбой и леса с ягодой и грибами. Рыба и ягода спасали от голода. Из рассказов о детстве память Миши запеленговала не сказки матери, а её страшную правду о раскулачивании и высылке родителей, отчего его маленькая ладонь сжималась, бывало, в кулачок…
Начальную грамоту Миша освоил в Абрамкинской одно-комплектной школе – одна учительница на все классы, – но в четвёртом классе на школе был поставлен крест: председатель колхоза поручил 10-летнему Мише и его 11-летнему однокласснику ошкурить три машины брёвен. На другой день ныли мышцы и болели ладошки от мозолей, но к концу недели боль притерпелась, а потом и вовсе ушла.
В обед мать ставила на стол обычно чугунок с картошкой, из которого по алюминиевым чашкам раскладывала аккуратные порции. Порция Миши была всегда чуть больше, чем порции других детей. Мать ставила её уважительно, при этом влажные глаза её пристально буравили его – Миша не понимал, почему: другая гордилась бы сыном, а она плакала…
В начале 1947-го с войны вернулся отец. Колхоз пахал и сеял, но хлеба досыта никто не ел. Бывало, дети начинали канючить, что хотят хлеба, и мать раздражалась:
– Ешьте картошку – вот вам и хлеб!
В холод можно отсидеться на печи, но без хлеба было стыло даже на тёплой печи. В очередной раз мать не выдержала канюченья и взбунтовалась: «Всё! Жисть в колхозе прожигать больш не будем: тут не токо дети, тут и взрослые захиреют». Отец промолчал: война, а потом Колыма (лагерь для тех, кто в войну оказался в плену и где требовали лишь подчинения) отучили его от самостоятельности.
С двумя деревянными чемоданами семья перебралась в совхоз, что находился в пятнадцати километрах от его деревни и где труд оплачивали не палочками, а живыми деньгами. Первое время жили в землянке у одинокой бабы с большой собакой во дворе. Собака и жильцы долго привыкали друг к другу. Перед тем, как зайти в домик, хозяйка со двора (летом босоногая и простоволосая, зимой в валенках и шалью на плечах) грозным окриком у двери: «Бобик, на место!» отправляла собаку в конуру.
В средней школе совхоза Миша с лёгкостью повторил программу четвёртого класса. Через год, когда он был в пятом уже классе, в селе открыли музыкальную школу, и мать начала зудеть, что «у Миши слух», что «хорошо б выучиться игре на каком-нить инструменте».
Но учиться музыке Миша не хотел – хотел быть похожим на пацанов, что курили и матерились. Звёздный трамплин к славе они видели в смерти за родину; и было у них много обожателей-подражателей, им и матери были не указ. Однако Мишиной матери, женщине твёрдого характера, державшей сына под строгим контролем, удалось-таки оторвать его от того подражательства:
– Умереть – то ж раз плюнуть. Ну, подставил ты лоб под пулю – и кому от того польза? Минута – и нет тя. Ни характеру не надо, ни времени. А служить родине 60–70, а то и все 80 годов – то те не баран чихнул. Так шо, Миша, – надо жи-ить! Жи-ить и Бог велел. Надо ж детей ро́стить, а то для пули негде буде лоб взять.
И Миша сдался. После прослушивания на наличие музыкального слуха его определили на фортепианное отделение, но купить инструмент было негде и не на что, так что Мишу переписали на народное отделение – баян. В музыкальной школе он и друзей обрёл: чеченку Сати с живыми, чёрными глазами и толстой чёрной косой и немца Артура, всегда готового прийти на помощь и с таким же, как у Миши, неприятием зла.
* * *
Спускались однажды Миша и Артур с высокого берега к реке. На узком мостике из длинной доски, концы которой упирались в ко́злы, прыгал подросток, пытаясь на расстоянии вытянутой руки сбросить первоклассника с гибкой доски, что пружинила и щёлкала эхом о воду. Неустойчиво балансируя, мальчик плакал: «Не надо, я боюсь», – в конце концов, не удержался и плюхнулся в воду. Несчастный захлёбывался – озорника на мостике это смешило. Увидев барахтавшегося в воде малыша, Артур рванулся вниз и выдернул его на берег. Тот дрожал, плохо понимая своё спасение.
– Чего сдачи не даёшь? – спросил Артур.
– Боюсь…
– Учись не бояться, подойди и ударь его, ну!..
Не веря, что такое возможно, первоклассник переводил взгляд то на обидчика, что насмешливо раскачивался на мостике, то на Артура и Мишу. Осмелив, он толкнул обидчика, но тот устоял. Толкнул во второй раз – обидчик бултыхнулся, но прихватил с собой и мальчика.
– А я плавать умею! – крикнул он, гребя к берегу.
Миша вытащил мальчика, а Артур догнал озорника и, держа его за ухо, крикнул:
– А если б он утонул?!
– «Если б»… Не утонул же! Пусти! Бо-ольно!
– А ему не больно? Ему ещё и страшно! – Артур подвёл его к мальчику, что выжимал верхнюю одежду.
– Ударь его, ну-у!.. – приказал он. – Не бойся. Мы вступимся, если что.
Мальчика, видимо, никогда не били, но, закрыв глаза, он замахнулся… Поймав одну руку, обидчик больно сжал её. И мальчик начал царапаться свободной рукой, пока тот не отпустил руку. Заполучив свободу, малыш принялся размахивать и царапаться теперь уже двумя руками – так в отчаянном стремлении жить размахивает раненая птица.
«Отцепи-ись!» – крикнул подросток, оттолкнув малыша. Он упал, вскочил, снова кинулся на обидчика, дотянулся до головы, вцепился в волосы, и тот закричал от боли.
– Хватит! – остановил его Артур. – Вот так и действуй, и никогда не бойся.
– Ещё раз сунешься – глаза выцарапаю, – пообещал мальчик.
– А ты си-ильный! – удивился тот.
– Запомни, – сказал обидчику на прощание Артур, – издевательства рождают силу. Злую силу! Тем более, если он слабее. Нельзя издеваться над человеком!
Горькая истина этих слов была знакома Мише.
* * *
Отца Сати, профессионального военного, определили на работу в милицию, мать – воспитательницей в детский сад, так что их чеченская семья значилась по тем временам в деревенской элите.
Чеченцам после войны, в 1945 г, вернуться в свои дома не разрешили, и для семьи стал неожиданностью приказ на перевод отца начальником отряда в колонию строгого режима. Отказаться он не имел права, и женщины остались в совхозе вдвоём. После уроков Сати помогала матери отбрасывать снег от саманного домика и носить воду, вечером разводили огонь и готовили похлёбку. После ужина дочь садилась за учебники. Конца учебного года ждали, надеясь на лучшее. В начале летних каникул мать уехала к отцу, чтобы в городе, где Сати предстояло начинать 7-й класс, подготовить квартиру к новому учебному году.
* * *
В жаркий послеобеденный май на саманной улице, где жили чеченцы, остановилась полуторка. Сати следила за ней, козырьком ладошки прикрыв глаза. Из кузова выпрыгнуло двое военных, из кабины в белом халате вышла врач.
