отличаются от декларируемых в законах, в том числе и в основном законе Конституции, поэтому за пределами конституционного поля протекает немалая часть той жизни россиян, в которой сохраняются и возрождаются реликты имперского прошлого. Вначале мы кратко охарактеризуем три основных элемента этого «синдрома».
1. «Имперское тело». Ареалы компактного расселения этнических сообществ, в прошлом колонизированных в ходе имперских завоеваний или добровольно присоединившихся к России, но до сих пор слабо интегрированных в единое социокультурное сообщество страны. В массовом сознании сохраняется дихотомическое противопоставление: «мы и Россия». В Дагестане популярна шуточная поговорка: «Мы в Россию добровольно не вступали и добровольно не уйдем». Народы, как в империи, связаны между собой главным образом через подчинение единой верховной власти. Такое подчинение характеризует второй элемент «имперского синдрома».
2. «Имперский порядок». Это политический режим, направленный на сохранение имперского тела посредством иерархического соподчинения территориальных обществ и концентрации полномочий в руках центральной власти. Она же произвольно устанавливает и изменяет политические правила.
3. «Имперское сознание». Комплекс проявлений «вертикального сознания» — подданнического по отношению к власти и презрительно-патерналистского по отношению к сообществам, рассматриваемым как нижестоящие в социальной иерархии. Имперское сознание — это прежде всего «культ государства» и возвеличивание его правителей, а также имперские амбиции самой большой (протяженной) страны мира.
Теперь попытаемся дать более развернутую характеристику каждого из названных элементов и определить связи между ними. «Имперский порядок» отражает основную политическую сущность империи. Как отмечает Д. Ливен,
империя по определению является антиподом демократии, народного суверенитета и национального самоопределения. Власть над многими народами без их на то согласия — вот что отличало все великие империи прошлого и что предполагает все разумные определения этого понятия[238].
Подобным образом трактует империю и М. Бейссингер, определяя ее как «нелегитимное отношение контроля со стороны одного политического сообщества над другим или другими»[239]. Е. Гайдар также считал важнейшим свойством имперского государства его политический режим, а именно то, что в нем «imperium — власть доминировала в организации ежедневной жизни»[240]. Формула «власть без согласия народов» не обязательно означает, что эта власть основана исключительно на насилии, а лишь показывает, что воля граждан и их ассоциаций, например этнотерриториальных сообществ, не имеет значения для функционирования имперского порядка. Его сохранение серьезно мешает формированию политической нации, поскольку лишает общество политической субъектности, оно лишь объект управления или ресурс — трудовой, военный или электоральный (ресурс поддержки власти).
Другой важный элемент имперского синдрома — «имперское тело». Именно этот аспект отражен в дефиниции А. Мотыля:
Под империей я понимаю иерархически организованную политическую систему, которую можно уподобить колесу — колесу без обода. Внутри этой системы элита ядра и созданное ею государство доминируют над периферийными элитами и обществами[241].
Это определение, на наш взгляд, не противоречит приведенным ранее; оно характеризует пространственную проекцию империи, т. е. территорию, рассеченную не только рубцами колониальных завоеваний, но и разнообразными вертикальными барьерами, препятствующими политической интеграции общества. Если говорить о периоде Российской империи, то почти до конца правления Романовых основная часть населения, крестьянство, была и социально, и территориально отгорожена от верхних слоев общества. «Крестьяне обычно жили собственной жизнью, а в системе властных отношений место центрального правительства занимали местные помещики, а чаще — их управляющие»[242]. Разумеется, еще более отгороженной была жизнь населения в национальных окраинах империи.
«В ситуации сохранения иерархии, различий и дистанции между элитой и огромным большинством населения, — пишет Р. Суни, — было невозможно создать горизонтальные связи национального родства, которые идеально подходят для установления гражданских отношений в форме нации»[243]. Современная теория нации предполагает, что подобные отношения могут складываться лишь в условиях «открытого общества, основанного на общественном договоре, к которому могут присоединиться и тем самым стать гражданами люди любой расы, любой национальности»[244]. В империях же горизонтальные политические связи и отношения в масштабе страны отсутствуют и формируются лишь локально на основе простейших и древнейших этнических или даже еще более дробных, субэтнических отношений. Такой характер взаимоотношений между сообществами делает территориальную интеграцию различных народов и культур неустойчивой, обеспечивая в лучшем случае только их временное сосуществование в едином государстве. Сэмюэл Хантингтон предлагает именовать такую хрупкую матричную модель интеграции «этнико-генеалогической»[245]. Это определение вполне подходит и для характеристики советской модели межэтнического общежития, официальное описание которой основывалось на генеалогических терминах: «родина-мать», «республики-сестры», «народы-братья». Верховная власть разделяет «братьев» на «старших» и «младших» и предписывает им определенный тип общения — «дружбу народов».
В последующих разделах мы попытаемся подробнее проанализировать исторические особенности сохранения «имперского синдрома» в нынешней России, пока же отметим лишь методологическую специфику нашего подхода. Так, говоря о сохранении следов имперского тела в постсоветской России, мы имеем в виду не только ареалы компактного расселения некогда колонизированных этнических сообществ (чеченцев, татар, башкир и др.), но и всю совокупность российских регионов, так называемых «субъектов Российской Федерации», которые в действительности лишены своей политической субъектности и объединяются на основе административных предписаний, а не осознанной заинтересованности в интеграции. В России проявляется следующая зависимость: пока горизонтальные гражданские формы связи слабы, вопроизводится «имперская ситуация» параллельного и разобщенного фукционирования таких общностей, связанных только через подчинение общему центру. При этом договорные отношения, взаимные обязательства между центром и регионами, характерные для национальных государств федеративного типа, формировались в России в 1990‐х годах, а в 2000‐х стали слабеть, уступая место возрождавшейся, точнее, возрождаемой имперской иерархии.
Важным элементом имперского синдрома является также «имперское сознание», включающее в себя сложный комплекс традиционных стереотипов массового сознания, прежде всего подданническое сознание, сохраняющее устойчивые этатистские ценности — надежды на «мудрого царя» и «сильную руку». Поэт Евгений Евтушенко назвал такое сознание «культом личности государства»[246]. Имперское сознание лишает человека его индивидуальности, формируя самосознание винтика единой государственной машины. «Империя объединяет людей через „службу себе“ (через „государево дело“), а Нация — через взаимозависимость „каждого с каждым“, через взаимосвязь всех автономных, „приватных дел“»[247]. Некоторые исследователи полагают, что «именно наличие устойчивого и постоянно воспроизводимого имперского сознания делает возможным как успешное строительство империи, так и ее перманентное возрождение»[248].
Устойчивость «имперского синдрома» обеспечивается взаимосвязью инерционных и целенаправленно конструируемых факторов. Начнем с перечня признаков инерции имперского синдрома.
Инерция «имперского тела». Россия в обозримой перспективе, при любом политическом режиме, останется «сложносоставным государством» с этническими территориями и территориально-культурными автономиями на них. При этом ее история показывает, что даже в тех случаях, когда у некоторых территорий отнимали права административной автономии и лишали их права использовать этнические топонимы (например, само слово «Литва» стало запретным в Российской империи с
