Книга Сердце призрака - Келли Крэй

О господи. Этот голос.

Проклятье. Неужели этого было мало?

Теперь всегда я буду слышать этот голос в своем опустошенном сознании?

Я не знал, куда она сбежала при виде меня. Однако точно знал, что дома ее уже не было. И сейчас, поднимаясь по лестнице для слуг на ее версию чердака, я твердил себе, что мне все равно.

Грязная ложь. Однако самообмана никто не отменял.

Предчувствуя нечто ужасное, быстрыми шагами я рванул к столу.

Моя музыка. Она исчезла. Стефани ее украла.

Разве при звуках первых нот я не понял, что она моя? Да, я никогда не слышал эту музыку своими ушами, но узнал бы ее из тысячи. Руками я ухватился за стол и, прежде чем осознал, что начал терять над собой контроль, отшвырнул его в дальний угол. Тут на всю комнату раздался оглушительный грохот, который, возможно, разрушил целое поместье. Так или иначе, никто этого не слышал.

Никто, кроме них.

Мои обличья. Теперь они разорвут меня в клочья?

Гнев это предвидел. Может быть, она обладала каким-то небесным даром, которого я не заметил? Не это ли пытался донести до меня Гнев? Почему я увидел лицо Стефани в его маске и почему появилась та новая фигура, так сильно напоминающая ее?

Юная Стефани привлекла бы мое внимание даже тогда, когда я был жив, но то, кем я стал после проклятия, без сомнения, заставило бы ее испытать дикое отвращение и сбежать навсегда. Даже если я испытывал к ней интерес.

По крайней мере, это было то, во что я был готов поверить любой ценой.

Но что теперь?

Голос Стефани. Он сотворил то, на что я не был способен. А именно, открыл мне глаза на горькую правду. И вот я здесь, с ужасом смотрю на то, что так долго не мог осознать.

Стефани. Стефани.

Как такое могло случиться?

Я снова воспроизвел события с момента нашей встречи и, переждав еще немного, позволил своим мыслям окунуться в поток неизбежных слов.

Ее фарфоровый ангел. Она обнаружила его в гостиной, как я и предполагал. И мое звучное прикосновение к пианино. Все это было сделано лишь с той целью, чтобы понять, насколько глубоко я проник в ее сознание.

Оттуда я проследовал за ней на второй этаж и в спальню Чарли, наблюдая за ее эмоциями, чтобы оценить успешные результаты своей новой стратегии. Там мною завладело желание до смерти ее напугать, но потом… Она запела. И необычайная сила музыки захлестнула меня до такой степени, что я не мог пошевелиться.

Соблазнительная и убаюкивающая мелодия, которую она сочинила для меня, была жалким звуком по сравнению с ее голосом.

Мои кости задрожали от ее припева, а в пустотелой груди разрослась жуткая боль от красоты ее голоса, выпотрошившего мои чувства.

В ее присутствии я стал уязвимым и совершенно обездвиженным. В полном ошеломлении я слушал и слышал только ее, но так и не смог понять, что она меня заметила. Я никак не мог абстрагироваться от сладкой мелодии, обволакивающей мои уши. Или, раз уж на то пошло, меня одолела даже проклятая простыня!

Что я буду делать, когда она придет? Есть ли хоть мизерный шанс, что она вернется?

Конечно, она вернется, идиот.

И когда она это сделает, все, что ты захочешь – все, чего ты будешь желать с этой секунды и до самой вечности – это слушать и чувствовать те невидимые и растворяющиеся в воздухе ноты, заполняющие пустоту, которой ты стал. Тот голос ангела, позволивший тебе побывать на небесах, которых ты никогда не увидишь.

Я повернулся лицом к комнате, которая, как и версии «Молдавии», была лишь еще одним местом заточения моей просторной гробницы.

Но если на то пошло, даже такой хаос от всех жизней, которые когда-либо знал этот дом, не мог забаррикадировать меня или оградить ее от того, что теперь поглотит нас обоих.

Теперь, когда я осознал, кто она для меня… Теперь, когда я, наконец, понял, чему я позволил случиться…

Гнев.

Неужели он и сейчас подстерегает меня на другой стороне?

Если бы он победил меня, разве он – мы – не взял бы Стефани с собой?

Я бы ни на миг не задумался о содеянном, потому что в маске весь здравый смысл растворяется в воздухе, как день погибает в ночи.

О, Стефани. До этого часа, вплоть до этого дня твое имя было для меня всего лишь набором слогов и родными глазами, которым я искренне верил и о которых, возможно, как дурак, все еще не мог забыть. А теперь… теперь я думал о песне. О той самой песне, которую хотелось прошептать хотя бы потому, что так я мог сочинять музыку.

Я поморщился под маской и шагами заслужившего презрение человека подошел к потускневшей версии шезлонга в гостиной. Плюхнувшись в сиденье, в котором несколько ночей подряд на моей стороне «Молдавии» отдыхал Гнев, я принялся бродить по чертогам своего разума в поисках решения этой непростой ситуации.

Но как только я ощутил блаженство в первый раз за сотню лет, неизбежное угасание и глубокая, как болотная трясина, ненависть заполнили во мне пустоту, поглотив умиротворение и спокойствие.