от судебного преследования, предоставленный депутату, был плохим прецедентом на будущее»[174].
Сохранение конституционных основ Пьемонта после революции 1848 года повлекло за собой нарастание противоречий с Римско-католической церковью, которые превратились в общенациональную проблему на многие годы. Пий IX и Римская курия были чрезвычайно недовольны событиями, произошедшими в Риме и Италии в целом с 1848 по 1849 год. Либеральные реформы, лишение папы светской власти, ограничения для церкви, движение к преобразованию сложившихся стран полуострова в сторону единого государственного организма (затрагивавшее в первую очередь Папскую область) стали ненавистными для церковной иерархии. Если 1847 год ассоциировался с либеральным Пием IX, то в последующие годы папа рассматривался уже не иначе как крайний реакционер.
Пий IX занял непримиримую позицию и считал всех, кто поддерживал Римскую республику, воевал против Вены и Неаполя, выступал за ограничение прав церкви и попрание существующих государственных основ, отступниками церкви и врагами общества. Австрия, Испания, Королевство обеих Сицилий вновь стали самыми близкими союзниками Святого престола. Возвращение прежних правителей итальянских государств и отмена всех реформ времен революции 1848 года приветствовалось Римской курией. Поэтому Сардинское королевство в новом качестве рассматривалось Римом как мятежное и богоотступническое государство. Еще больший импульс для непростых отношений Рима и Турина придал процесс укрепления в Пьемонте светской власти на конституционных началах.
Сардиния естественным путем пошла по пути других государств Северной и Западной Европы, которые уже давно смогли провести четкие линии между светской государственной властью и церковной. Для одних стран этот сложный общественно-политический процесс сопровождался реформированием самой церкви (протестантизм), для других — давлением сильной централизованной власти, которое постепенно ограничило церковное влияние на мирские дела (например, Франция, Западная Германия, Бельгия и т. д.). Однако на Апеннинском полуострове отношения в данной сфере продолжали действовать практически в неизменном виде еще со времен Средневековья, а Римская курия рассматривала Италию как естественный и неизменный регион своего присутствия и влияния.
Начиная с 1848 года власти Пьемонта задумались о проведении реформ, призванных привести к модернизации государственного устройства, соответствовавшего современным реалиям. Одной из таких мер было признание церковью верховенства государства во всех мирских вопросах. В начале 1850 года специальная комиссия представила на рассмотрение депутатов сардинского парламента несколько законопроектов, которые должны были отменить церковные суды и иммунитет, сократить церковные праздничные дни и навести порядок в приобретении и наследовании имущества церковными корпорациями без согласия государства.
«Со светской точки зрения, — пишет Тейер, — каждая из этих мер была незаменима и ни в малейшей степени не касалась духовной власти церкви. Например, как государство могло поддерживать единую систему правосудия, пока в ведении церкви находились суды, в которых рассматривались дела священнослужителей, обвиняемых в гражданских преступлениях, или гражданских лиц, у кого были дела против духовенства? Как могла торжествовать справедливость, если убийца имел возможность искать убежище в церкви, вне досягаемости гражданских властей, и рассчитывать на побег? Одним из проклятий Пьемонта было бесчисленное множество праздников, установленных церковью. Как же сделать людей трудолюбивыми, если два или три раза в неделю церковь велела им бездельничать под угрозой наказания? И наконец, предлагая сократить огромные владения религиозных корпораций, государство оправдывало себя тем, что это имущество было вредным для общественного благосостояния и интересов региона. Храм мог, конечно, ответить, что он был единственным судьей этого имущества, и дать понять, что мир станет лучше, если у него будет право тратить все свои сокровища по собственному усмотрению, но как государство может требовать повиновения от других своих подданных, если оно позволяет так поступать клерикалам?»[175]
Пий IX и его советники встретили эти шаги с возмущением. Они не хотели ничего слышать. Церковь отрицала компетенцию государства в подчинении священнослужителей юрисдикции гражданского суда. Государство не имеет право надзора за имуществом церковных организаций. Мирянин должен прежде всего подчиняться церкви, а не мирским властям. Нельзя менять многовековые устои. Более того, прошедшие годы показали, что уступки приводят к мятежам и революциям, во время которых души людские теряют и забывают Бога.
В Турине понимали, что диалог не будет простым, поэтому еще весной 1849 года в Гаэту отправился граф Бальбо, но «этот благочестивый католик мог только сообщить, что папа принял его приятно, но отказался от переговоров»[176]. Спустя несколько месяцев к Пию IX отправился граф Джузеппе Сиккарди. «Он тоже был верным католиком, а также образованным юристом», но кроме того, что удостоился только личной любезности со стороны понтифика, больше не добился ничего. «Святой Отец, — сказал при этом кардинал Джакомо Антонелли, — готов подойти к прихожей дьявола, чтобы угодить королю Пьемонта, но в саму палату он не войдет»[177].
Указанные законопроекты вызвали бурные дискуссии в палате депутатов. К их критике присоединились не только депутаты клерикальной направленности, но и несколько умеренных, в том числе Бальбо, ранее поддерживавший действия правительства в данном направлении. Посыл оппонентов говорил не только о том, что люди являются не просто гражданами, но и о том, что их души принадлежат церкви. Необходимо заботиться об авторитете католической церкви и не подрывать устои общества. Многовековому укладу жизни мирян будет нанесен непоправимый ущерб.
7 марта 1850 года Кавур выступил с большой речью в палате и подверг критике тех, кто считал, что эти реформы подрывают согласие в обществе и вводятся в неподходящий момент. По его мнению, если выбрано правильное движение государства в сторону прогресса, то время для этих реформ самое подходящее. Властям необходимо твердо продвигать реформы, поскольку в иных условиях они будут навязаны и реализованы экстремистами. Турин несколько лет пытался найти соглашение с Римской курией, но всегда наталкивался на отказ даже вести диалог. Поэтому государство, избрав раз и навсегда определенное отношение к прогрессу, должно реализовать свое право в полной мере. Эти законы, предсказывал Кавур, превратят скрытых врагов-клерикалов, до сих пор потворствовавших правительству, в открытых. И это будет большим достижением. «Я считаю, — продолжал он, — что открытых врагов намного меньше и они менее опасны, чем скрытые враги»[178]. В завершение речи политик призвал взять пример с Веллингтона, Грея и Пиля[179], которые, мудро прислушиваясь к жизни и вовремя проводя необходимые реформы, позволили Англии в одиночку пережить недавний шторм революции.
Речь Кавура с восторгом была встречена большинством депутатов (включая и тех, кто придерживался левых взглядов), министрами и прессой. Через несколько дней палата депутатов большинством голосов приняла законопроекты, а Сенат их одобрил. В историю они вошли как законы Сиккарди, который в тот момент являлся министром юстиции (впоследствии — юстиции и по делам церкви).
На этот шаг государства церковь ответила своими действиями. Архиепископ Турина Луиджи Франсони направил пастырское
