жаловаться девушка.
— И сегодня будут ругать, я в том числе. Ты чего ментам не сказала, что Ленке всего семнадцать, причем, пару дней как исполнилось? Её там с матёрыми зечками посадили, — вру я, ибо сидела она одна, по рассказам малолетней преступницы.
— Я не знала, а что, это важно? Она паспорт с собой забыла взять, потом устроила танцы, потом…
— Оль, ты зачем эти танцы разрешила? Чего ради с местными их проводить?
Вставив пистон горе-ответственной за детей, и выдав всего одно ЦУ — если что — звонить мне или Киму, через приёмную, отправляюсь к товарищам-комсомольцам. Я не стал задвигать пламенную речугу, а наоборот, нудным голосом час рассказывал, что будет в этом случае, а что в ином. Рассказ всегда заканчивался или тюрьмой «как у Ленки» или отчислением из школы и пинком под зад из комсомола. Народ слушал откровенно с нетерпением. После первого рабочего дня у них у всех разыгрался аппетит, а я задерживаю. Ничего, в другой раз такую лекцию слушать не захотят, может, хоть думать будут. Я точно помню, в этом возрасте меня больше всего бесили нудные нравоучения, а не иное гипотетическое наказание.
Наконец, идём в столовую, и я ругаю уже Бейбута:
— Чего ты, выгнать не мог всех Ленкиных кавалеров?
— Да ну её! Связываться не хотел, — честно признался друг в том, что боялся он, в первую очередь, нашу соседку.
В столовой накрыты столы и лишнего комплекта блюд, вроде как, нет. Ничего, Лукарь, думаю, у родственников покормят.
Кормили хуже, чем в Родниках в прошлом году, но лучше чем в нашей школьной столовой. Обратно иду уже сытый и довольный жизнью, оглядывая поселковую действительность. Идём по деревенской части Шушенского, обгоняя неторопливых уток и невозмутимых кур. От гусей опытно сторонюсь. Гусь — птица долбанутая, вроде Ленки. Улица состоит из одноэтажных домов, некоторые выглядят побогаче, иные — совсем бедно. Расслоение общества и в СССР было кое-какое. Редкие особи мужского пола провожали нас равнодушными взглядами. Это в маленькой деревне могут сплотиться против чужаков, а в большом пгт всем плевать, кто там приехал. Около одного из чахлых домов замечаю бабулю лет за восемьдесят, стоит с клюкой в открытой калитке и смотрит на проходящую молодежь, уделяя внимание одним парням. Мы весело шумим, а бабулька, очевидно, вспоминает, кому не дала в своё время. Вдруг она говорит мне твердым голосом:
— Эй, ты, со значками. Да ты, страшненький, подь сюды!
Подхожу, уже потеряв первоначальную симпатию к старой карге.
— Ты себя в зеркало видела? На смерть похожа, — огрызаюсь ей.
— Да знаю я! Поймай курей во дворе, выпустила нечаянно, — беззлобно просит старуха.
— Аркаш, Бейбут, Колесников, Малышев, Синицкая сюда идите, — командую я.
Подошли все кроме, разумеется, Синицкой. Вредная девка фыркнула и пошла дальше. Недолго…метров десять. Потом длинный нос вернул её в нашу компанию. На это и расчёт был — чтобы такая любопытина и пропустила что-то необычное?
М-да, бедновато у бабки, дом старый, не красили лет сто, крыльцо нормальное, но ступеньки поломанные, как бабка ногу не сломала до сих пор? В огороде растет только лук и картошка, хотя, как она смогла её посадить — неясно. Из хозяйства только куры, нагло шлындающие по двору. Сарайку с ними бабка забыла закрыть. Даю команду аккуратно собрать птицу и вернуть на место обитания.
— Синицкая, у двери стой, как с курицей кто подойдет, открой и сразу закрывай, как вернёте курей на место, а то опять сбегут. Аркаша, бля! Ты не топчи курочек, а лови! Убытку, чую, от тебя будет! — отдаю бодрые команды я.
Пять минут позора, и дичь на месте! Я ещё и зерна подсыпал им, бабуля у меня вечером обычно зерно давала, а утром мешанку из круп. Ну, когда комбикорм.
— А что, дети в городе? — спрашиваю я у бабы Зои.
— На войне дети мои погибли, я и сама повоевала, меня бог уберег, а их нет, — признаётся бабка, заставляя считать, а сколько лет-то ей?
Вышло не меньше восьмидесяти. Бодрая ещё, нагибаться трудно только ей.
— Баб Зой, а хотите, я вам крыльцо поправлю, — неожиданно слышу голос, кого бы вы думали? — Аркадия!
То, что он рукожоп, это даже не обсуждается. Но всех поразило его желание помочь бескорыстно, потому что с бабки явно взять нечего чужому человеку.
— И я могу, — влез Бейбут, но тут хоть всё понятно.
Он старых уважает, и вообще, за любой кипиш. Даже за голодовку, такой уж он шебутной.
— Денег нет! Яйца дам вам, десятка два в неделю, — сразу поставила точки над "и" старушка.
— Да не на…— попытался отказать сын генерала Петр Колесников, — но получил под дых от меня.
Пусть, бабка от чистого сердца предложила. Договорились, что вскоре вернёмся с инструментом и досками.
Около барака я неожиданно наткнулся на Уазик с Лукарями. Старший Лукарь беседует с Олей и молодым парнем из педа, с которым я даже не успел поговорить, а Ленка таскает в машину свои вещи. Её забирают из колхоза. Что, на мой взгляд, верно, Ленка — баба злопамятная. Ехать предлагают в ночь! А ничего, что водитель и так наездился за сегодня? Ан нет! Валерий Ильич сказал, что выезд часа через три, а пока водитель вздремнёт. И точно, водителя не было за рулём, а был Ленкин папа.
— Тебя сейчас забрать, или в час ночи сюда за тобой приехать? — спросил подполковник, уже самолично ковыряясь в капоте машины.
— А что, тут все дела уже решили? — поинтересовался я.
— Ага, прискакал этот гусь перепончатокрылый, — довольно ответили мне.
— Гусь? — не понял я.
— Фамилия Гусев у него, — пояснил Валерий Ильич.
— Лучше тут останусь, спать не лягу, я днём выспался, — решаюсь я.
— Да видел уже! Спал как сурок! Не каждый солдат так засыпать может, а ты спал с прямой спиной и ни разу не упал по дороге.
Машина уехала, а мы отправились за инструментом, там нужен-то был молоток, гвоздодёр и пила, распилить доски, которых немерено валялось около барака. Поменяли мы ступеньки, навалившись, выправили палисадник, подперев его кольями. Еще пообещали на выходных выкопать картошку. Но это уже без меня.
В барак вернулись, когда стемнело, парни завалились
