зная, как себя вести, а затем то ли получила приказ от пиявицы, то ли разозлилась сама:
— Как вам не стыдно! Вы почему пришли сюда в таком виде?
— А ты меня не учи! У самой-то, небось, тоже рыло в пуху?
— Мам, пожалуйста, уходи, — Лида вцепилась в руку матери и пыталась оттащить её назад, но дядя Коля позорно щёлкнул её по лбу. Тогда девочка отстала.
— Вот они, умные-образованные! — уткнула руки в бока мама Лиды. — А мы, значит, хуже тебя?! Мордой не вышли?!
— Простите, я забыла, как вас зовут? — учительница подошла немного ближе.
— Лизавета я, — сообщила женщина, а затем, гордо выпятив грудь, добавила: — Викторовна!
Ребята захихикали, и Валентина Михайловна строго на них посмотрела.
— Елизавета Викторовна, вам лучше уйти. Сейчас мы умываемся и идём завтракать, а затем…
— Так мы с вами пойдём, да, Коль? — пихнула женщина алкаша в бок и залилась противным смехом. — По пути и побалакаем!
Лида, бледная и затравленная, на каменных ногах вернулась к умывальникам. Она не смела поднять глаз, но боковым зрением прекрасно видела, как Верка Исаева беззвучно пародирует её мать.
— Не расстраивайся… — тихо подбодрила Маша, и подруга сжала кулаки.
— Не понимаю, почему она это сделала… Она же не пьёт… Что на неё нашло?.. Дядь Коля во всём виноват… Постоянно к нам шастает… Но раньше она его выгоняла… Почему сейчас не выгнала?..
— Твоя мама ни при чём, — одноклассница взяла Лиду за руку и заставила поднять голову. — Это Люда.
Подругу точно ударила молния — она посмотрела на мать, которая не переставала пререкаться с учительницей на потеху ребятам, а затем на комсорга. Та не просто светилась от удовольствия, а сияла как бенгальские огни.
— Я её убью! — рванула Лида к пиявице, и Маша с трудом её удержала.
— Она это не сама! Её заставляют, понимаешь?
— Никто её не заставляет! Она могла выбрать любую тушку, но хочет меня!
— Если ты ей поддашься, то… — девочка не договорила и ошеломлённо уставилась на подругу.
Лида оттягивала на шее нить и уже не слушала Машу. Её внимание было слишком далеко, чтобы снова до него добраться.
— Я! Я вырастила её одна! — закричала Елизавета Викторовна и рванула на себе халат, из-под которого вылезли чашечки бюстгалтера. — Мне никто не помогал! Все рожу воротили! Плевали, как на собаку! Нет! Хуже! Собаке хоть кость перепадала, а мне что?!
Пьяные глаза женщины пылали. В них плескались не только боль и возмущение, но и вызов, раздражение, праведный гнев. Эти чувства, как и многие другие, копились в сердце много лет, а теперь излились на самого неподходящего человека.
— Пожалуйста, успокойтесь, — подняла ладошки учительница, но вместо того, чтобы принять этот жест как примирение, Елизавета вдруг существенно толкнула Валентину Михайловну в плечо. Крепкая рука доярки заставила простодушную женщину покачнуться и едва не упасть.
Все вокруг затихли.
— Не могу больше… — прошептала Лида и сдёрнула крестик.
Пиявица сверлила девочку глазами, но как только единственная защита пала, она подошла к Елизавете Викторовне и совершенно серьёзно произнесла:
— Идите домой, выспитесь. И вам следует извиниться перед нашей учительницей.
В тот же миг выражение лица доярки прояснилось, и в нём отразился ужас и стыд.
— Простите меня, бога ради! — искренне прижала она руки к груди и оттолкнула от себя сухопарого Николая. — Не понимаю, что на меня нашло…
— Лиз-з-за, — плохо ворочая языком, позвал алкаш. — Идё-о-ом. У меня там эт-та… Эта… Там… — Он неуклюже махнул рукой на деревню. — Спрятано… О! — Мужчина икнул и осоловело пошатнулся. — Там у меня… — повторил он непонятно кому. — Пошли, кароч…
— Да отстань ты! — совершенно очнулась доярка. Она стыдливо запахнула халат, нашла глазами дочь и виновато махнула ей на прощание.
— До свидания, Елизавета Викторовна, — испуганно сказала учительница и как можно быстрее вернулась к притихшим ребятам.
— Лида, что ты наделала… — прошептала Маша, когда представление было закончено.
— Так надо…
— Она же этого и добивалась! Нельзя подчиняться шантажисту!
— Я же говорила — сама снимешь, — подошла к девочкам комсорг. Она смотрела на одноклассниц свысока и не скрывала этого.
— Ты совсем обалдела?! — накинулась на неё Маша.
— Не надо, — убито остановила Лида. — Она победила…
— Нет! Не вздумай так считать!
Пиявица триумфально прошествовала мимо замолкнувших школьниц, будто совершенно потеряла интерес. К ней живо подбежала Ириша, и они затеяли какой-то очень интересный разговор — жестикулировали и смеялись. В глупых кривляньях Лида увидела нечто знакомое. Щёки залила густая краска, чёрные глаза куда-то провалились, а её бесконечный запал совершенно иссяк.
— Пойдём вечером ко мне, — сказала Маша, осенённая идеей. — Пусть она добилась одного, но не добьётся другого.
— Мне к маме надо…
— Она того и ждёт! Специально нас разделяет! По одиночке мы слабее! — выпалила девушка, не осознавая, как сильно изменилась всего-то за несколько дней. А, может, не изменилась — просто выползла из оболочки горя.
— Посмотрите на меня, посмотрите! — завизжала Исаева и выпятила несуществующую грудь, как только учительница исчезла в интернате. — А это мой новый хахаль! — и она изобразила Николая. Тупо, грубо и совершенно не похоже. Но кого это волновало, когда все и без того понимали, о ком идёт речь?
— Не слушай их! — уговаривала Маша. — Вечером — ко мне!
Но Лиду раздавили. Бездумно, беспощадно, жёстко. Столько лет она смывала пятно, которое вольно или невольно поставила мать. Она училась изо всех сил, хотя не особенно любила сидеть за книжками, участвовала во всём, до чего могла дотянуться, стала пионером, вступила в комсомол, висела на доске почёта. И даже смоляные волосы да чёрные глаза со временем перестали казаться чем-то особенным, но сегодняшний день всё перечеркнул. Ладно Верка Исаева, ладно Варька Кисёлева, на этих плевать, эти пусть думают, что захотят, но здесь стояла Женя, Саша, Ириша, Сонечка Нефёдова, а главное — Маша Иванова. Почему-то сейчас, когда городская фифа наконец-то стала её подругой, Лиде было больнее всего.
Не по-летнему холодный ветер врезался в кроны и стряхнул на землю холодные капли ночного дождя. Ребята двинулись к столовой, взбудораженные и взволнованные от остренького случая, который подкинула Лидина мама. И пусть в открытую никто не говорил, не обсуждал, пусть Валентина Михайловна строго следила за всеми, но убийственные взгляды, среди которых было мало сочувствия, не уставали обращаться на девочку. Та волочилась в конце толпы, пытаясь укрыться от стыда, и не понимала, что делала хуже — останься она среди всех, то растворилась бы, затерялась, а так невольно оказалась на виду.
Маша теребила пальцами крестик подруги, который сразу же подобрала с травы. Она ждала момента, чтобы его вернуть, но тот
