class="p1">— Во-первых, климатические условия, не позволяющие снимать два урожая в год…
— А что, где-то по два раза сеют? Да иди ты! — Голос из зала звенел от обиды, что где-то кто-то позволяет себе такое непотребство.
-… Во-вторых, исторически славянские племена, ставшие основой русского государства, были вытеснены в абсолютно голые с точки зрения наличия полезных ископаемых регионы.
— Это ты с чего взял, Корчагин? Наша Родина богата природными ресурсами, это все знают! — Не выдержала такого оправдания царизма историчка.
— Возьмём географическую карту, да мы её все и так помним. В европейской части России нет никаких горных массивов, являющихся традиционными кладовыми различных руд и минералов. До завоевания Урала…
— Не завоевания, а покорения.
— До того времени у наших предков практически не было ни свинцовых, ни серебряных руд, про золото даже вспоминать смешно. Камня для строительства, и того не было.
— А Курская магнитная аномалия? А Якутские алмазы⁈
— При Советской власти, всё это стало возможным найти благодаря техническому прогрессу.
— Врешь ты всё! Страна богатейшая была, просто цари всё испохабили! У нас народу было больше, чем… — неслось с мест.
— Народу к началу войны восемьсот двенадцатого в России было столько же, сколько и во Франции. Только у них и ресурс, и сельское хозяйство, и куча других стран объединились с ними.
— А как же мы тогда выиграли?
— Чудом.
— Корчагин, садись. Четыре. — Зинка была явно недовольна моей трактовкой истории Российской империи. Мало того, она практически прогнала меня от доски, не дав дорассказать скомпилированный текст про экономическое положение страны в начала прошлого века. С точки зрения сегодняшней даты. А фиг ли, если в голове равномерно перемешалось прочитанное в учебнике для восьмого класса и тех исторических трудов, которые довелось прочесть потом.
«А сегодня на физре я здорово облажался. Вот вроде и есть уже какие-то успехи в деле наполнения моего организма силами, а всё равно радоваться пока рано. Если кулаки уже вполне шустро летают, причём по правильной траектории, то про всё тело так не скажу. Прыжки через козла обернулись совместным с ним падением. Знаю и вижу, никаких проблем в исполнении этого упражнения нет. Если только как Юдаков не попытаться затормозить перед самым спортивным снарядом. Этот чудак после разгона ушел в боковой занос, пытаясь оббежать и козла, и физрука. Я же прямолинейно и равноускорено, как мне казалось, взял разбег, а потом воспарил. Парение не было долгим, чёртик на четырёх стальных ногах не иначе, как подпрыгнул и сбил меня в полёте. На мат падали мы уже вдвоём. Спасибо учителю, он слегка задержал моё падение, попытавшись перехватить в полёте. Хрен мне, а не пятёрка в четверти по физре. Это не он сказал, это я так себя ощущаю. Ролики роликами, а все остальные упражнения — боль. Особенно подтягивание. И даже если я стану подтягиваться в три раза больше, чем сейчас, даже если в пять раз — положение это не спасёт. Ибо ноль, умноженный на любое число, остаётся нолём. Вот такая математика. А подтягивание сдавать надо, да. Хотя вместо него могут зачесть отжимания, но мне самому стыдно и противно. Обладать таким телом противно. Буду учить его, буду принуждать. Во дворе видел перекладину, вбитую одним концом в дерево — на ней и буду висеть на потеху двору. А что делать?»
18 октября 1981 года
Сегодня воскресенье, так что хочешь-не-хочешь, а приходится какое-то время проводить с семьёй. Честное слово, лучше бы их не было, этих выходных. Еще эти традиции дурацкие и привычки Мишкины… Может, он и любил по воскресеньям смотреть «Будильник», ну и что с того? Мне тоже всё бросать и лететь в девять часов тридцать минут к телевизору смотреть, как взрослые кривляются в бездарном подражании взрослым? «Нафиг нужно!» — скажем дружно. Я бы лучше утреннюю почту посмотрел, повтыкал на всяких старичков и старушек с забавными ретро-песенками, пока они еще молодые. Кстати, а почему у меня затесалась частица «бы»? Есть же программа телепередач в газете, ага: в одиннадцать-сорок пять нас ждет увлекательная встреча с советской эстрадой.
Цикл из исполненных номеров не оставил меня равнодушным, я даже малость охренел от смелости замысла и разухабистости его исполнения. Сначала банда артистов металась по экрану в лохмотьях и люто отплясывала под исполняемую ими же песенку про бедняжку Кэти, которая целовалась с кем-то ночью в поле у межи. Её еще и пожалеть надо было, поскольку девушка вся промокла от росы и замёрзла. Причем я смог узнать среди исполнителей Джигарханяна, Гурченко, еще несколько вполне успешных актеров кино. А следующую песню вообще просидел с открытым ртом, пропустив слова мимо сознания. Потому как это был кавер на песню Каифы из оперы «Исус Христос суперзвезда». Вот это незабываемое: «Must die, must die, this Jesus must die!» стояло в моих ушах с неумолимостью классики. Какие затейники у нас, однако, рулят эфиром в Гостелерадио! Не зря я сел к телевизору.
— Я смотрю, ты перестал смотреть «Будильник», Михаил. Вырос? — Сзади неслышно нарисовался отец.
— А то! Уже как-то мультики не втыкают.
— Что? — Не понял он.
— Говорю, мультфильмы не доставляют. Удовольствие не доставляют, в смысле.
— Ага, а эстрада начала доставлять?
— Ну так, кое-что. Особенно только прозвучавший трек. Звуковая дорожка. — Расслабился я что-то, перестал следить за речевыми оборотами.
— Не сказал бы, что прямо шедевр. Или я плохо разбираюсь в современной музыке.
— Ты можешь быть не в курсе. Но в оригинале эта песня звучала в одном из самых грандиозных музыкальных проектов современности. Рок-опера «Исус Христос суперстар» считается музыкальной классикой.
— Скажешь тоже, классика. Какофония какая-то этот ваш рок.
— Стравинскому говорили тоже самое. А сейчас признали, слушают, пытаются понять. Мы считаем его своим культурным достоянием. В смысле, мы — советский народ. Если народ что-то слышал про данного композитора.
— Слышу сарказм в твоих словах.
— Ну дак а чего там советского? Он в четырнадцатом году укатил из России и с концами.
— Это вам в музыкальной школе говорили?
— В музыкалке мы биографии великих композиторов учили. А выводы уже сами делали.
— Да, умение делать выводы отличает думающего взрослого человека. Особенно вкупе с умением молчать о своих мыслях. А вот еще вопрос. Михаил, мне всегда было интересно, почему вы всё сокращаете и уменьшаете? Музыкалка, домашка, училка… Это от пренебрежения ко всему?
— Может, это в подражание взрослым? У вас же партактив, каперанг, ВЦСПС, ВНИИГИПРОТРАНС, автофотовеломотоглавтелегатракторсбыт…
— Ха-ха-ха! Как ты сказал? Автофотовело… Здорово! Согласен, мы сами такие, просто привыкли.
— Ага. А вообще, всё то притворство, которое у вас в крови, которого вы уже не замечаете, у детей перед глазами как оно есть. Малышня всю эту фальшь чувствует и высмеивает как может.
— Это как?
— Двадцать второго июня ровно в четыре часа Гитлер свалился со стула и началася война. По военной дороге шел петух кривоногий… Почти на каждую пафосную вещь у детей есть смешная пародия. Потому как перехлёстывает часто через край вся эта многозначительность.
— Да? Не думал над таким. А ты не считаешь, что это уже кощунство?
— Кощунство — изначально это просто пение не церковных бытовых песен, запрещенное христианскими иерархами. Так что кощунство как раз борьба с мракобесием. Самое то для октябрят и пионеров.
— Эк вас учат! Слушаю тебя, прямо как с профессором разговариваю, Михаил. Или с инструктором райкома партии. Те тоже могут любую свою мысль аргументами обложить так, что и не поспоришь. Не думал по партийной линии развиваться?
— Где я, а где политическая карьера! Там надо или за спиной поддержку иметь, или…
— Или что? Мне даже интересно твоё видение ситуации. Или найти эту поддержку, вступив в клиентелу какой-то могущественной группировки. Короче, вариантов немного, и оба равнозначны: вступить и вляпаться. Политика — одна из древнейших профессий типа проституции и журналистики.
— Кхм-кх! Резко ты. А что ж тогда сам хочешь в журналистику идти? — Закашлялся батя от такой откровенной оценки.
— Ну во-первых, мне нравится этот формат литературы. Писать большой формат без ощущаемой отдачи от читателя скучно. Лично мне. Я так думаю, во всяком случае. А еще мне никто не мешает сделать эту сферу деятельности чуть чище, чем она бывает обычно.
— Что-то я не видел большой грязи в этой твоей журналистике.
— Думаешь, я не прав?
— Не знаю. Если
