Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
заметил: «Леонардо лихорадочно работал долгую жизнь, написал тысячи и тысячи листов, задумывал трактаты по живописи, механике, гидродинамике, анатомии и многим другим наукам – и не только не написал ни одного законченного сочинения, но даже ни одного не довел до такого состояния, чтобы это было действительно похоже на материалы к трактату, чтобы можно было хотя бы теперь привести его фрагменты в систему». Ученый обратил внимание на то, что даже в тех случаях, когда Леонардо ссылался на свои работы, его ссылки были запутанными, а иногда содержали указания на неправдоподобное количество томов. Пытаясь разрешить этот казус, он предположил, что «Леонардо, видимо, всю жизнь собирался довести до завершения какие-то трактаты и даже всерьез воображал их как бы завершенными, но никогда и не думал начать по-настоящему хоть один из них и тем не менее ничуть не страдал от этого несомненного, на наш взгляд, противоречия», поэтому «перед нами принципиальная черта, неотделимая от его личности и творчества», – черта, обусловленная внутренним качеством «ренессансного типа творческой личности»[221]. Однако феномен, отмеченный Л.М. Баткиным, может быть объяснен и в рамках теории психологических типов К.Г. Юнга, в соответствии с которой «творческую разбросанность» Леонардо следует трактовать не как внутреннее качество, присущее «ренессансному типу творческой личности», а как внутреннее качество, присущее личности экстравертного типа, психическая энергия которой была направлена на большое количество внешних объектов. То же самое можно сказать касательно наблюдения К. Кларка о неэмоциональном характере записей Леонардо, в которых он прежде всего ориентировался на объективное описание вещей и идей, а не на фиксацию связанных с ними эмоций.
Неспособность Леонардо к консолидации научных интересов могла быть обусловлена и тем, что он был самоучкой, не получившим систематического образования за пределами боттеги Верроккьо. Леонардо не знал ни греческого, ни латинского языка, который был общепринятым научным языком средневековой Европы, и поэтому называл себя l’omo sanza lettere – человеком без букв. Его записи были составлены на «народном» языке (volgare), хотя он все же попытался выучить латынь и составить латинскую грамматику. Недостаток фундаментального образования Леонардо компенсировал чтением книг, которые, судя по многочисленным заметкам, получал через своих знакомых: «У мессера Винченцо Алипландо, проживающего близ гостиницы Корсо, есть Витрувий Джакомо Андреа», «Архимед есть полный у брата монсеньора ди С. Джуста в Риме…» и т. д.[222]
В Атлантическом кодексе есть несколько заметок, раскрывающих глубину его расхождений с образованными интеллектуалами той эпохи. «Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать меня, ссылаясь на то, что я человек без книжного образования. Глупый народ! Не понимают они, что, как Марий (имеется в виду Гай Марий, семь раз занимавший пост консула Римской республики. – Д.Б.) ответил римским патрициям, я мог бы так ответить им, говоря: “Вы, что украсили себя чужими трудами, вы не хотите признать за мною права на мои собственные”. Скажут, что, не будучи словесником, я не смогу хорошо сказать то, о чем хочу трактовать. Не знают они, что мои предметы более, чем из чужих слов, почерпнуты из опыта, который был наставником тех, кто хорошо писал; так и я беру его себе в наставники и во всех случаях на него буду ссылаться» (fol. 119v)[223]. И еще: «Многие будут считать себя вправе упрекать меня, указывая, что мои доказательства идут вразрез с авторитетом некоторых мужей, находящихся в великом почете, почти равном их незрелым суждениям; не замечают они, что мои предметы родились из простого и чистого опыта, который есть истинный учитель» (fol. 119 r)[224]. И еще: «Хотя бы я и не умел хорошо, как они, ссылаться на авторов, гораздо более великая и достойная вещь – при чтении [авторов] ссылаться на опыт, наставника их наставников. Они расхаживают чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают, и, если меня, изобретателя, презирают, насколько более могли бы быть порицаемы сами – не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих произведений» (fol. 117r)[225].
Эти инвективы против авторитетов удостоились пристального внимания психологов. Фрейд писал, что «он отважился высказать смелое положение, которое защищает всякое свободное исследование: “Кто в борьбе мнений опирается на авторитет, тот работает своею памятью, вместо того чтобы работать умом”. Так, он сделался первым из новых исследователей природы; первый со времен греков он подошел к тайнам природы, опираясь только на наблюдение и собственный опыт, и множество познаний и предвидений были наградою его мужества. Но если он учил пренебрегать авторитетом и отбросить подражание “старикам” и все указывал на изучение природы как на источник всякой истины, то он только повторял в высшем доступном для человека сублимировании убеждение, которое когда-то уже сложилось у удивленно смотрящего на мир мальчика. Если с научной абстракции перевести это обратно на конкретное личное переживание, то старики и авторитет соответствуют отцу, а природа – это нежная, добрая, вскормившая его мать. Тогда как у большинства людей – и сейчас еще, как и в древности, – потребность держаться за какой-нибудь авторитет так сильна, что мир им кажется пошатнувшимся, если что-нибудь угрожает этому авторитету, один только Леонардо мог обходиться без этой опоры; он не был бы на это способен, если бы в первые годы жизни не научился обходиться без отца. Смелость и независимость его позднейших научных исследований предполагает не задержанное отцом инфантильное сексуальное исследование, а отказ от сексуальности дает этому дальнейшее развитие.
Если бы кто-нибудь, как Леонардо, избежал в своем детстве запугиваний отца и в своем исследовании сбросил цепи авторитета, то было бы невероятно ожидать от этого человека, чтобы он остался верующим и не мог отказаться от догматической религии. Психоанализ научил нас видеть интимную связь между отцовским комплексом и верой в Бога; он показал нам, что личный бог психологически – не что иное, как идеализированный отец, и мы наблюдаем ежедневно, что молодые люди теряют религиозную веру, как только рушится для них авторитет отца. Таким образом, в комплексе родителей мы открываем корни религиозной потребности; всемогущий праведный Бог и благодетельная природа представляются нам величественным сублимированием отца и матери, более того, обновлением и восстановлением ранних детских представлений об обоих. Биологически религиозность объясняется долго держащейся беспомощностью и потребностью в покровительстве человеческого детеныша. Когда впоследствии он узнает свою истинную беспомощность и бессилие против могущественных факторов жизни, он реагирует на них, как в детстве, и старается скрыть их безотрадность возобновлением инфантильных защитных сил.
Кажется, пример Леонардо не опровергает это воззрение на религиозное верование. Обвинения его в
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
