Я говорила с шестью мужчинами[83] – партнерами женщин в менопаузе, и большинство из них расстраивало изменившееся отношение их жен к сексу. Они отказывались отвечать на вопросы о своих стареющих телах и полностью сосредоточивались на либидо супруг. Один говорил, что жена больше не хочет заниматься с ним сексом и велела искать его на стороне. «Это разрушает связь между нами», – сказал он. Другой признался, что, хотя повседневные отношения с женой стали гармоничнее, ему по-настоящему не хватает прежней сексуальной жизни: «Без всяких сомнений, я иногда тоскую по тому, как все было раньше». Третий, профессор за шестьдесят, сказал, что у его жены ослабло влечение: «Теперь мы меньше занимаемся сексом, но больше обнимаемся, держимся за руки, целуемся». А четвертый, внештатный журналист сильно за пятьдесят, находит в сексе после менопаузы больше положительного, чем отрицательного. Для него секс стал больше напоминать игру. «Это не значит, что в нем не может быть или нет напряжения или жажды, просто теперь он не кажется, как прежде, концом света», – признался он. Подспудное знание о том, что от секса может появиться ребенок, грузом лежит на партнерах. Контрацептивы не избавляют от этих подсознательных мыслей. После менопаузы такая возможность исчезает. «Это возвращает нас к игре и другому, более фривольному отношению со временем», – сказал журналист.
Я говорила с одной лесбиянкой шестидесяти четырех лет, работающей на кинопроизводстве, которая тоже почувствовала сексуальную свободу в период постменопаузы. «У лесбиянок есть прекрасная возможность оставаться собой и все равно найти любовь. Сейчас это справедливо, как никогда», – заметила она. У нее понизилось влечение, но проблемы в этом нет, потому что ее жене тоже за шестьдесят. «Мы никогда не будем принуждать друг друга к сексу». Джейн и Пи Джей, лесбийская пара за пятьдесят, смотрят на изменения, связанные с менопаузой, с бˆольшей грустью. «Сейчас в нашем сексе меньше разнообразия», – говорила Пи Джей. – «Мы уже вряд ли наденем страпоны и будем долбить ими друг друга у холодильника». Хотя они занимаются сексом и не так активно, он стал приносить больше удовлетворения. Эта пара уже долгое время вместе, они досконально изучили тела друг друга. «У нас меньше секса, но мы больше им наслаждаемся», – сказала Джейн.
* * *
Я готова утверждать, что менопауза помогает обратиться к своей подлинной сущности, побуждает избавиться от тех сегментов жизни, которые проникли в нее обманным путем, которые хотя бы отчасти расстраивали и искажали сексуальную жизнь. «Начинающая стареть женщина, – писала Симона де Бовуар, – хорошо понимает, что если она теряет привлекательность эротического объекта, так это не только потому, что ее тело не может явить мужчине пленительную свежесть, а прежде всего потому, что прошлое женщины, прожитые годы, накопленный жизненный опыт, хочешь не хочешь, превращают ее в личность; она боролась, любила, желала, страдала, наслаждалась жизнью; эта автономия пугает [ее]»[84].
* * *
Я могу принять перестройку своего тела, понять, что нет никакой трагедии в том, чтобы использовать немного лубриканта, почувствовать, как прежняя раздробленность сознания, вызванная циклом и восприятием своего тела с мужской перспективы, наконец излечивается. Я порой ощущаю, что снова превратилась в себя до начала менструации – отчаянную девчонку, готовую объять целый мир. Чего я не в силах изменить, так это сексуальное отвращение, с которым массовая культура относится к старым женщинам. И рано или поздно я превращусь в тело не просто невидимое, но презираемое.
Нет более яркого выражения инстинктивного, идущего из глубины омерзения от женской плоти, чем сцена в ванной комнате в фильме «Сияние»[85]. Джека Николсона притягивает номер 237 в отеле «Оверлук». Ванная комната в нем зеленая – цвет листьев и плодородия. Штора в душе отодвигается, и из ванной выходит молодая женщина. Пока он наблюдает за ней, беспокойство на лице Николсона сменяется вполне узнаваемым выражением: рот приоткрывается, глаза прищуриваются, проступает улыбка одинаково зловещая и похотливая. Во время поцелуя лицо Джека вдруг наполняет тревога. Он открывает глаза и видит в зеркале спину женщины, но не молодую и гладкую, а морщинистую, обвисшую, с участками мягкой коричневой кожи. Джек отшатывается и мчится прочь из ванной, через спальню и вон из номера.
Мне пришлось посмотреть эти кадры десять раз, прежде чем я перестала чувствовать отвращение, которое не дает увидеть силу этой старой женщины. Улыбаясь, протягивая к нему руки, она понимает, что Джек не в состоянии видеть в ней или любой другой женщине ничего, кроме сексуального объекта, и что ее внезапное появление повергает его в дикое, неконтролируемое омерзение. Она знает, что ужас в нем вызывает не ее возраст, а сами законы материального мира. Первые десять – двадцать лет взрослой жизни ее вынуждали поддерживать иллюзию, что ее тело перестало меняться. Ей вскружило голову то, что маска сброшена и она, наконец, свободна. Сцена погони перемежается кадрами, в которых старуха восстает со дна ванны. У нее короткие волосы, она выглядит, пусть и с пятнами разложения на коже, странно изящной. Мы понимаем то, чего Джек не может: что старая карга не заменила собой девушку, что все прежние возрасты мы храним внутри себя. Мы и старухи, и молодые матери, и маленькие девочки. Девушка, по сути своей, та же старуха, семечко в сердцевине сморщенного плода[86].
* * *
Отвращение вызывают сами стареющие женские тела или слишком близкое знакомство с ними в длительных отношениях? «Отчеты Кинси»[87] утверждают, что человек не единственный вид, который при долгом контакте чувствует «психологическую усталость» от партнера. «У содержащихся вместе приматов постепенно снижается сексуальный интерес друг к другу, требуются более продолжительные предварительные ласки, прежде чем они достигают достаточного возбуждения, чтобы попробовать перейти к соитию, и последующее спаривание происходит не так энергично». Конечно, когда в вольере появляется новая обезьяна, независимо от ее возраста, все старые обезьяны хотят секса с ней или с ним. «Прелюдия становится короче, а процесс спаривания – более активным».
