А потом в дом вошла Эльвира, вызванная по случаю Тамариных кровей, а бабушка сказала ей тихо: «Все хорошо. Пришла у девочки пора». Тимур тогда некстати обкакался. Мальчишки заткнули носы, дедушка понес ребенка обмывать, он обожал это делать, а женщины внимательно слушали Эльвиру, любившую выступать - хотя бы и перед тремя-четырьмя людьми. Она сразу повышала тон и гордо подымала голову.
- Циклические изменения в матке и яичниках завершаются выделениями крови из половых органов.
- Спаси ее, Аллах! - вздохнула бабушка.
Тамара же поднялась и звонко сказала, что их классная руководительница еще в прошлом году собирала девочек и все про все им объяснила. Эльвира оскорбилась сравнением уровня знаний своих и какой-то там классной. Женщины уже вовсю чирикали, предлагали Эльвире чаю. Но не тот Эльвира человек, чтобы покупаться на первое же угощение. «Мне еще главу надо дописать», - сказала она. И все замолкли, зная, что она пишет кандидатскую, что научный руководитель у нее в Ростове очень суровый господин, но Эльвиру обожает за ум и за красоту. Последняя была тут ни при чем. Это легенды матери-ворожеи каждый раз дополнялись все более красочными деталями отношений дочери с руководителем. Ведь главное, чтобы об этом узнал Шамиль, но тому все было как до электрической лампочки. Скажем так, он был даже невежлив, когда при нем расписывались достоинства Эльвиры. Ну, к чему они ему, люди? Если бы знала Эльвира, что напрасно она отращивала себе волосы и ходила на специальное выпрямление химически подкрученных локонов. Сколько времени прошло, а они как свились в колечко, так и не развились, хоть стригись наголо. Вот защитится и совсем изменит прическу. Шел девяносто четвертый год. Вокруг постреливали, но было еще как-то непонятно. Иногда Эльвиру охватывал стыд своего ожидания. Разве она из тех, кто разрушает семью? Да ни за что! А желать смерти Олеси? Да лучше она бросится с горы. Но мать тыкала ее носом в черную книгу, и дурные мысли возвращались и вили свое непонятное гнездо. Тут-то и начались бомбежки.
И однажды в доме напротив бомбой разрушило хлев, и от него ярко, как на праздник, загорелась сухая старая груша, спилить которую у хозяев все не доходили руки.
Вот тогда и было послано письмо Саиду, и семья снялась с места, а кунак, ожидая земляков, ходил по своему подворью, ища непорядки: все-таки свои люди едут, и некрасиво будет наткнуться им на кривую ступеньку или выщербленный пол под печкой. Он готовился к большому застолью для семьи друга, но на вокзале встретил старуху, двух растерянных женщин-невесток, а девчоночка-школьница держала за руку ребенка. Старый Саид завертел головой: может, из другого вагона выйдут Ахмет и мальчики, но старшая невестка Лейла сказала: «Ахмета не жди.
Его не отпустили». И тут же стала выть ему в грудь.
- А мальчики? - спросил Саид.
- Мальчикам уже пятнадцать. Они уже воины.
Потом люди рассказывали, как кричал уже Саид. В крике не было слов, это кричал раненый зверь, который все понял от начала до конца и голосом боролся даже
не за жизнь, а за достойную смерть. Вместе с голосом его из горла, растерзанного в прошлую войну, потекла кровь. Возможно, что кровь и кричала.
Возле Саида остановился милиционер, и кончилось бы все скверно, не увидь служивый звезду на груди старика.
- Ты, батя, того… Замолкни… Ты ж не вепрь какой… Тут же дети…
Саид замолчал сразу. Не из-за испуга, что возьмут в милицию, а вот эти слова - «тут дети» - не просто остановили крик, они его устыдили. И он повел женщин к «рафику», который взял у соседа, чтоб довезти гостей до самого дома. Сосед вымыл машину, как для себя, он уважал Саида, он удивлялся ему. Как так можно жить, чтобы ни разу не выпить, не щипнуть проходящую проводницу за удивительные места, которые имеют женщины? Его, Костю Ващенко, просто тянет к этим сладким местам, особенно если примешь одну-другую рюмку водочки. Костя видел в этом счастье жизни, даже, если хотите, ее божественный дар ее - ведь лучше этого, баб и выпивки, - что? Да ничего. А Саид хоть и старик, но красивый, статный, да любая не то что ущипнуть, даст много больше. Он же водил по улице вечно больную жену Фатиму, а мимо шли полуголые красавицы ярославского направления и разных других мест, не шелупонь какая, а отборные бабы. А с другой стороны у Кости в душе возникало странное чувство чего-то недоступного. Будто он щенок, брошенный сдохнуть в колодце, а видит, как парит в небе птица. Понимает щенок: в слякоти колодца жить ему (или сдохнуть), а птица эта будет летать и там, и тут, а за ней будут лететь другие, и без блуда, без щипков отложат где-то тайком свои яйца, и оттуда носиком вперед через определенный срок, сырые и неказистые, шатаясь на ломких лапках, выйдут их дети, встрепенутся и полетят тоже. Красиво и, извините, без блядства. Задевали эти мысли Костю, и он (в очень большой тайне) мечтал, что вот у Саида есть сын Ахмет, служит на Кавказе, а у него, Кости, есть дочка Лариска. Она в восьмом. Вот бы склеить их, не силой, конечно, а любовью. Костя к этому относился свято. Он на первой своей - Валюхе - женился по дури, ну и пришлось бежать, как подожженному. Хорошо, что детей не осталось. А потом шла по улице Наташа, и Костя весь пошел не просто дрожью, а как говорила его украинская бабушка, цыпками. Но это все далекое Костино прошлое. А настоящее - это вымытый до блеска «рафик», в котором приедет Саидова родня, и, насколько ему известно, Ахмет, который ее сопровождает. Тогда почему закричал Саид, что ему нашептала эта приехавшая чеченка? Может, погиб Ахмед? Но при смерти сына не замолкают, как по команде, хотя черт их знает, этих черных. Вроде и люди хорошие, но ведь есть же какой-то смысл убивать их русским? У Кости головка слабая, в ней две мысли не помещаются, одна другую выпихивает, и остается одна, для него, как для отца, единственная. Лариску учить - бесполезняк. Ее оценка - три с минусом. Ей сейчас место под законным мужиком, другого места в жизни для нее нет. Вот почему он после крика Саида больше всего обеспокоился наличием двух молодых женщин, потому как пацанка, что несла ребеночка, для родов еще не годилась никаким образом. И садясь в «рафик», Костя тихо спросил Саида: «Это кто настрогал четвертого?»
- Это внук кунака, сын Шамиля, - Саид решил, что говорить о несчастьях на родине он не будет. - Видишь, какую красавицу он привез с Украины? - сбил Саид шофера с расспросов. - Слышал песню «Олеся, Олеся, Олеся»? Так вот, она Олеся. Хорошая женщина. Чистая, как алмаз. Шамиля в Грозном ждала врач-гинеколог, мозги как у Маркса, - Эльвира. Но разве прикажешь сердцу? Тем более, он Эльвиру пальцем не трогал. Так, дружили через дорогу.
Саид не выдерживает и стонет, осторожно так стонет, как бы не для других, для себя. И оказывается, что и для меня.
Я ясно слышу стон неизвестного мне старика. Мой камень плачет. Нет, все-таки схожу к невропатологу. Другому. Он уже не работает. Старик еврей. Ему я могу сказать не только про голоса, не только про стоны и выстрелы. Я покажу ему камень. Только евреи такие рационалисты… Даже их великий Бродский - весь из мысли, не то что наш сердечный Пушкин. Но тут же слышу хриплый голос:
И до чего хочу я разыграться,
