— В прошлом году я выступал по делу их кузена. Он получил пять лет, а несколько недель тому назад в тюрьме его избили сокамерники. Сначала они разворотили мою квартиру, а теперь напали на меня. Вероятно, винят меня за то, что их родственник оказался в тюрьме. Идиоты. Как будто не знают, что навлекли новую беду на свою семью.
Райли обнял ее.
— Мне показалось, что когда я лежал на земле раненый, ты сболтнула что-то насчет того, что хочешь быть со мной до конца жизни. Не означает ли это, что ты выйдешь за меня замуж?
— Да, — ответила она и поцеловала его.
— Будет только справедливо, если я куплю книгу, которая, возможно, спасла мне жизнь.
С огромным удовольствием Александра вручила ему «Проповеди» преподобного Морли Паншона.
— Господи, вы, книготорговцы, на что только ни пойдете, лишь бы сбагрить завалявшуюся книгу.
Глава десятая
В теплый майский вечер на набережной было полно народу: бегающих трусцой от инфаркта, родителей с детьми в колясках, туристов, изучающих путеводители, влюбленных, не сводящих друг с друга глаз. Какой-то человек нес плакат, возвещавший о скором конце света, другой рекламировал обеды в китайском ресторане.
Огни проплывавшей мимо «Королевы Кукабарры» отражались в воде, а ее гудок был слышен на много миль вокруг.
Под тентом, на специально отведенной площадке, на обозрение гуляющей публики были выставлены картины, претендующие на получение приза от спонсоров, которые привлекали публику бесплатными безалкогольными напитками и возможностью почувствовать себя любителями живописи и критиками.
Александра шла на набережную через мост Виктория. Теплый ветерок был таким приятным, что она с удовольствием постояла бы на мосту. Но Райли, наверно, уже ждал ее на выставке, равно как и написанный ее матерью его портрет, который она до сих пор не видела.
Сначала она поискала глазами Райли, но не нашла. Зато увидела его портрет, вызвавший у нее такой всплеск эмоций, что перехватило дыхание.
Райли был изображен почти в натуральную величину. Но это не был официальный портрет Райли Темплтона, адвоката. Его мать наверняка будет разочарована, что он без мантии и парика. Райли был изображен без пиджака, с засученными рукавами рубашки, расстегнутой верхней пуговицей и незавязанным болтающимся галстуком. Он стоял на коленях, а к концам шелкового галстука тянулась детская ручка.
Это были Райли и Саванна — взрослый человек, временно отрешившийся от тягот и цинизма жизни, и доверчивый ребенок, только входящий в эту жизнь. Рона лишь наметила улыбку на лице Райли, но в его глазах светились доброта и нежность. Картина не имела названия, но могла бы называться «Отцовство».
Кто-то встал у Александры за спиной, и она поспешно смахнула набежавшие слезы. Это был Райли, такой же, как на портрете — со смеющимися глазами и руками, протянутыми для объятия. Чего еще может желать женщина, подумала она. Рона показала ей, какое у нее могло бы быть будущее. Но его не будет. Ей стало жаль себя. Жаль Райли. Каким бы он был прекрасным отцом!
Завидев Александру, он намеренно замедлил шаги, хотя ему хотелось броситься к ней, как это делают дети. А сейчас он ощутил почти физическую боль где-то на уровне солнечного сплетения. Неужели так будет всегда? Неужели он всегда будет думать о том, что любит ее больше, чем она его? Если вообще любит.
Нет, она, конечно, его любит. Но она всегда готова любить — кого и что угодно: брошенных детей, одинокого старика-соседа, покупателей-пенсионеров. Может, и он попал наравне с ними в число бесприютных? Может, он всего лишь новое хобби, которое она отправит в камин к другим своим увлечениям, когда потеряет интерес? А может, она просто уговорила себя, что любит его, потому что он соответствует расхожему представлению о том, что такое «подходящая партия»?
Она сказала, что выйдет за него замуж, в момент эмоционального шока. Она увидела его лежащим на земле, раненого, и пожалела.
Он обнял ее, шепнул на ухо приветствие, вдохнув при этом аромат ее волос. Она обернулась, в ее глазах стояли слезы.
— Моя мать так наблюдательна, — сказала она, шмыгая носом. — Она изобразила тебя наполовину раздетым. Верно подмечено. — Она чмокнула его в губы и снова повернулась к портрету.
Александра была явно чем-то расстроена и избегала его взгляда. Впервые за все время он вдруг подумал, что она может его отвергнуть. Его будто кто-то ударил в солнечное сплетение. Сейчас вряд ли, но когда-нибудь этот момент может наступить.
— Представляешь, как трудно было позировать в таком положении? — небрежно сказал Райли. Он заметил, что Александра смотрит то на него, то на картину, и ему показалось, что она не решается о чем-то его спросить. Или хочет сказать, что совершила ошибку? Но она добрая, не станет говорить ему это в лоб. «Райли, — скажет она, — у нас не получится. Но мы можем остаться друзьями». Краем глаза он увидел, что она открыла рот. Вот оно.
— Это нечестно, — вырвалось у нее. Она сунула в сумку мокрый бумажный платок и стала искать новый. Он протянул ей свой.
— Работы Роны всегда производят на тебя такое впечатление? — поинтересовался он. — И что нечестно?
— Люди, которых это вообще не волнует, могут иметь детей. Даже те, которые не дают себе труда заниматься их воспитанием, тоже их имеют.
— И я об этом думал. — Слава Богу, облегченно вздохнул он, момент еще не настал. Что-то ее взволновало, нечто, ранившее ее чувство справедливости.
Александра вдруг повернулась к нему, схватила его за руки и внимательно посмотрела ему в глаза. У Райли упало сердце. Господи, он, видимо, ошибся.
— Райли. — Она сделала паузу, и он понял, что она подбирает слова. Может, она именно этим занималась, когда он подошел? Репетировала слова прощания со слезами на глазах? Райли вдруг охватило чувство сострадания к людям в суде, ожидающим оглашения приговора, который может изменить всю их жизнь.
Но он не должен терять самообладания. Надо оставаться спокойным. Надо подавить в себе желание опрокинуть все эти картины, выдрать с корнем посаженные вокруг лилии, схватить плакат, возвещающий конец света, и разорвать его в клочья.
— Это трудно… мы никогда об этом не говорили. Я не заговаривала об этом, потому что ты не любишь об этом говорить, но…
Она прикусила губу. Во взгляде были жалость и сострадание. Его отчаяние и злость росли: он вырвет кусты лилий, все до одного. Он всегда ненавидел лилии.
— Я хочу сказать… я всегда хотела их иметь, но сейчас я уже привыкаю к мысли, что их не будет… то есть, как это обычно бывает… мм…
Внутренним взором Райли уже видел растерзанные длинные листья лилий. А потом он напьется в клубе. И будет играть на пианино до самого утра или до полного забвения — в зависимости от того, что наступит первым.
— Я знаю, что ты переживаешь и, возможно, никогда не захочешь… мм…
