Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Женевьева обводит взглядом помещение. Она чувствует себя нелепо здесь, в тесной палате, наедине с незнакомкой, в ожидании призрака своей покойной сестры.
– И… что же мы будем делать?
– Ничего.
– Ничего?
– Будем ждать, что она появится, вот и всё.
– А ты не должна ее… призвать?
– Она приходит не ради меня, а ради вас.
От этих слов Женевьева вздрагивает, затем, заложив руки за спину, принимается мерить шагами тесную комнатку. Ее челюсти плотно сжаты. Время идет. За запертой дверью то и дело слышатся шаги – и обе женщины каждый раз задерживают дыхание, но шаги удаляются по коридору, и они снова начинают дышать, слегка расслабившись. Со двора вдруг доносится мяуканье – два бродячих кота спорят в темноте из-за дохлой крысы, а может, из-за своих владений. Через несколько минут страсти накаляются, ссора переходит в схватку – в ход идут острые когти, коты визжат и шипят, наконец кто-то из них одерживает победу или оба отступают с поля битвы, и мало-помалу снова воцаряется тишина, больница погружается в сон.
Проходит больше часа. Женевьева, сидевшая на краешке койки, вскакивает, потеряв терпение:
– Ну что? По-прежнему ничего?
– Я не понимаю… Раньше она являлась сразу.
– Ты лгала мне с самого начала?
– Разумеется, нет. Она приходила два раза, вместе с вами.
– С меня довольно. Я знала, что тебя нельзя слушать. Ты останешься здесь.
Эжени не успевает возразить – Женевьева уже направилась нервным шагом к двери. Она хватается за ручку, но не может открыть створку – дергает, толкает и недоумевает, в чем дело.
– Да что же это…
– Она здесь.
Женевьева оборачивается. Эжени, сидящая на койке, поднесла руку к горлу – ей трудно глотать; темноволосая голова слегка склонилась вперед, лицо сделалось таким бледным, что сестру-распорядительницу охватывает дрожь.
– Что-то… с вашим отцом… Ему было плохо… он упал и расшибся…
Эжени расстегивает воротничок платья, чтобы вдохнуть. Женевьева прижимает руку к животу – внутри все скрутило от страха.
– Что ты такое говоришь?
– Он ударился головой… о край деревянного стола на кухне… поранился… разбил бровь… левую… и потерял сознание.
– Да откуда ты знаешь?!
Эжени сидит с закрытыми глазами, речь ее изменилась – голос тот же, знакомый, но она говорит размеренно и монотонно, будто читает какой-то текст без выражения. Женевьева в ужасе пятится от нее, пока не упирается спиной в дверь.
– Он лежит на кухне, на черно-белых плитках пола… Это случилось сегодня вечером. После ужина он почувствовал себя дурно… Утром ходил на кладбище… Принес желтые тюльпаны на могилы вашей матушки и Бландины… Два букета, шесть цветов в каждом… Ему нужна помощь. Езжайте к нему, Женевьева.
Девушка открывает глаза и смотрит в пустоту. Она сгорбилась, ей все еще трудно дышать; тело, лишенное энергии, обмякло и отяжелело. Неподвижная на краю койки, Эжени с широко распахнутыми глазами похожа на тряпичную куклу, брошенную ребенком.
Женевьева стоит несколько мгновений, окаменев. У нее сотня вопросов, но она не в силах произнести ни слова. Рот приоткрыт, на лице – ошеломление. Вдруг тело, словно подстегнутое кем-то, начинает действовать само – Женевьева поворачивается, резко опускает дверную ручку, которая на сей раз поддается, с силой распахивает створку и, шумно хлопнув ею за собой, бросается прочь из этой палаты, в которой все началось.
Глава 9
13 марта 1885 г.
Городок Клермон еще спит, когда Женевьева останавливается перед отчим домом.
Накануне все происходило очень быстро. Она помнит, как выбежала из палаты, как по дороге столкнулась с двумя медсестрами и предупредила их, что будет некоторое время отсутствовать, затем торопливо миновала главную аллею и остановила на Больничном бульваре первый попавшийся фиакр. На улицах Парижа царило оживление, будто все эти люди сбежались сюда, услышав о том, что случилось в палате.
Последний поезд шел с остановками в Клермоне и в дюжине других городков на своем пути. Сев у окна, Женевьева обнаружила, что на ней все еще медицинская униформа, и невольно провела рукой по складкам белого передника, будто этот жест мог волшебным образом превратить рабочую одежду в обычную. Собственное отражение в стекле ее испугало: под глазами темные мешки, белокурые локоны со всех сторон выбиваются из шиньона. Она пригладила безжизненные прядки назад. Пассажиры вагона с любопытством поглядывали на запыхавшуюся медсестру, и Женевьеве казалось, что у каждого уже сложилось свое неколебимое мнение о ней, что ее поведение представляется им ненормальным, и теперь, что бы она ни сказала в свое оправдание, что бы ни сделала, это мнение уже не изменится. За годы, проведенные в Сальпетриер, Женевьева усвоила, что домыслы куда сильнее фактов и приносят непоправимый вред – излечившаяся пациентка останется в глазах общества больной, никакие доводы тут не помогут, истина будет бессильна перед ложью.
Поезд оглушительно засвистел, и от этого свиста сотрясся весь вокзал. Механизмы черной махины начали оживать один за другим, тяжелые колеса завертелись, с натугой набирая обороты в неумолимом, сокрушительном движении.
Утомленная чужими взглядами, Женевьева прислонилась головой к оконному стеклу и мгновенно провалилась в сон – глубокий, без видений. Изредка она просыпалась, если вагон начинало сильнее трясти или когда паровоз разражался свистом на очередном полустанке, и понимала, что от усталости, сковавшей тело и разум, не может разомкнуть веки. Она пробуждалась, чувствовала, что поезд все еще пребывает в движении, и снова засыпала. Ей казалось, так можно проспать несколько дней подряд. В редкие секунды бодрствования перед глазами тотчас вставала картина: отец, лежащий на кухонном полу, – и Женевьева вспоминала, где она находится и почему. Хотелось громко позвать его, крикнуть во весь голос, но на это не было сил, оставалось только мысленно обращаться к нему, умолять продержаться еще чуть-чуть, дождаться ее, она скоро приедет.
Окончательно проснулась Женевьева уже на рассвете, в той же позе, привалившись головой к оконному стеклу, и открыла глаза – вдали, на фоне чистого неба с бледно-розовыми мазками облаков, на горизонте, будто гигантские валы, вздымались силуэты овернских гор. Над этим волнистым ландшафтом величественно возносился вулкан Дом – выше и осанистее прочих, король в этих владениях спящих вулканов.
Перестук колес еще звучал в ушах, когда Женевьева шла по Клермону, по улочкам родного городка, и тряска не отпустила тело, которое словно качалось в ритме, заданном всем путешествием на поезде. Над крышами с рыжеватой черепицей торчали башни-близнецы собора, как две грозные темные пики. В облике этого храма – черного скелета, резко вычерченного на безмятежной зелени гор, – было что-то неколебимо суровое и пугающее.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
