Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
– Мария, оставьте, я сама! Жозе, вы испачкаетесь, не надо! – засуетилась я. – Мануэл, а… а что это?
Последний вопрос вырвался непроизвольно, когда я увидела, что Мануэл с удовлетворением ставит на стол вынутую из сумки деревянную раскрашенную статуэтку. Статуэтка была похожа на африканского божка, небольшая, менее полуметра вышиной, и довольно симпатичная.
– Огун, – представил Ману. Посмотрел на божка, серьезно перекрестился ладонью, по-католически, и произнес короткую фразу на незнакомом языке. Вслед за ним это повторили Жозе и Мария с подоконника. Я невольно посмотрела на Огуна, словно ожидая какой-то реакции. Тот, разумеется, молчал, но Мануэл, видимо, что-то разглядел в непроницаемой физиономии бога и облегченно вздохнул:
– Я поеду за вещами.
Вещей у них было, как оказалось, немного, в основном книги и платья Марии. Разместились они быстро и ловко: Жозе и Мануэл в комнате побольше, Мария – в маленькой, за стенкой у меня. Огун водворился в комнате ребят, а у Марии я, зайдя с чистым постельным бельем, с удивлением заметила керамическую статуэтку Пречистой Девы – причем Дева имела явные мулатские черты, а малыш Христос у нее на руках выглядел законченным негритенком. Рядом с Мадонной возвышались бастионы тетрадей и книг.
– Извините, а какой же вы веры? – растерянно, боясь показаться бестактной, спросила я.
Мария, любезно улыбнувшись, пояснила:
– Мы католики. А Огуна дала прабабушка. На всякий случай.
Я вспомнила статую Перуна в крутичевском лесу и больше не стала задавать вопросов. Мы договорились о цене, условились, что готовить для себя и ребят будет Мария, а убирать всю квартиру – я, за отдельную плату. Через полчаса мы все уже были на «ты». Ребята шумно восхищались количеством книг в квартире. Мария тут же рассказала, что в тринадцать лет ей попались в руки бунинские «Темные аллеи», переведенные на португальский, и произвели на нее такое впечатление, что Мария самостоятельно начала изучать русский язык на курсах, чтобы читать Бунина в подлиннике. Она в самом деле гораздо лучше ребят говорила по-русски. Они с Мануэлом были из очень богатой семьи Рио-де-Жанейро, и их отец мог позволить себе отправить своих отпрысков учиться в Россию. Собственно, Мануэл собирался остаться дома и поступить в местный университет, но сеу[8]. Сантьяго категорически заявил, что восемнадцатилетнюю девственницу опасно отпускать одну в дикую северную страну с непонятным политическим строем. Брат был вынужден сопровождать сестру, а с Жозе, который бы не из Рио, а из Баии, они познакомились уже в Москве.
Естественно, я поинтересовалась: нравится ли им Россия? Ребята немедленно задали встречный вопрос: а где, собственно, снег? Их пугали, что Россия – очень холодная страна и здесь три четверти года на улицах лежит снег. Неужели они прилетели в оставшуюся четверть? Я подтвердила, что так оно и есть и что скоро снега будет выше головы. Мое заявление вызвало бурную радость, и все же я почувствовала, что от России они не в восторге. Дело, как выяснилось, было не в холодах и не в том, что на улицах полно бандитов: в Рио-де-Жанейро, как заверил Мануэл, их еще больше. Но ребят поражало количество сумрачных, хмурых лиц на улицах и серо-черно-коричневая гамма одежды. Я, как могла, объяснила: одежда – это чтобы меньше пачкаться в общественном транспорте и вообще. А мрачные морды… А чего, собственно, веселиться-то? Ману и Жозе важно покивали, но явно ничего не поняли и пошли спать.
В комнате парней свет погас быстро. Они долго еще вполголоса переговаривались на своем языке и хохотали, но вскоре угомонились. Я собралась в ресторан и уже стояла одетая в прихожей, когда заметила выбивавшийся из-под двери комнаты Марии свет. Приблизившись, я услышала чуть слышный шепот. Поколебавшись, заглянула в щель.
Мария стояла на коленях у стола, подняв лицо к освещенной лампой статуэтке Пречистой Девы. Я сразу поняла, что она молилась, и торопливо отступила назад. Сама я была неверующей, но дед воспитывал во мне уважение к чужой религии. Теперь молитвы я не слышала, но профиль Марии, ее отброшенные назад темные вьющиеся волосы, точеная линия темно-бронзового плеча, длинная, как у Нефертити, шея были мне хорошо видны. Это была совершенная, хоть и не привычная для русского глаза красота. «Родит же бог…» – позавидовала я, возвращаясь в прихожую. До сих пор я никогда не завидовала чужой красоте, но тут мне вдруг стало грустно. Не потому, что Мария была красивей меня – хоть это было и очевидно. А потому, что я вдруг почувствовала себя смертельно усталой, отяжелевшей, старой и потерявшей все на свете. У меня даже ни разу не было любви – если не считать той полудетской страсти к Ваньке, которая так бездарно закончилась. И мне казалось, что вот у этой красивой девочки-мулатки, которая так серьезно просит сейчас о чем-то свою Деву Марию, все будет хорошо. Гораздо лучше, чем у меня. Я вздохнула, вспомнив деда и Шкипера, погасила свет и ушла.
Утром я проснулась от истошного вопля в коридоре. Села торчком в постели, не понимая, что происходит, и напрочь забыв о том, что у меня теперь квартиранты. Впрочем, я быстро это вспомнила, влезла в домашнее платье и выбежала в коридор.
Кричала Мария, которая скакала в коридоре на одной ноге, пытаясь попасть второй в штанину джинсов, с зубной щеткой во рту и помадой в руках. Мимо меня по трассе «комната – ванная» стремительно, как военные истребители, носились Мануэл и Жозе – тоже полуодетые, взмыленные и с вытаращенными глазами. Я попыталась выяснить, что произошло. Через минуту оказалось, что ребята проспали на лекции. Я облегченно вздохнула, подивившись про себя: такой пустяк – а шума столько, словно в Бразилии военный переворот и их срочно отзывают на родину. Позже я немного привыкла к чрезмерной эмоциональности своих квартирантов, но не вздрагивать всякий раз от дикого вопля Марии «Моса!!!»[9]так и не научилась.
Наконец все оделись, обулись и вылетели из дома: я едва успела сунуть исчезающей за дверью Марии три больших антоновских яблока. Потом вышла на балкон и стала смотреть, как они несутся по улице, шокируя встречных старушек и граждан с собачками. Впереди аллюром породистого орловского рысака мчался Ману, за ним, держась за его огромную руку, летела – почти на бреющем полете – Мария, напоминающая со своей гривой развевающихся волос не то проспавшую Совет богов валькирию, не то комету Галлея. Жозе немного отставал, но лишь потому, что на ходу откусывал от яблока. Неожиданно он поднял голову, увидел меня, широко улыбнулся и помахал в ответ. И скрылся за поворотом. Я пожала плечами, вернулась в комнату и стала собираться: мне, по просьбе тети Ванды, надлежало ехать в Мытищи к ее племяннице, болеющей после тяжелых родов, и сделать там все, что в моих силах.
В Мытищах я управилась к вечеру. Мой зеленый шар снова помог мне, явился без долгих уговоров, и хотя явных результатов пока не было, я сама точно знала: еще два-три моих приезда, и все женские болезни Златы исчезнут. Уже во дворе огромного красно-кирпичного, как Кремль, цыганского дома женщины попытались всучить мне доллары, но я отбилась, оперируя давно изобретенной, но безотказно действующей фразой: «Если возьму – болезнь вернется». После этого от меня сразу же отвязались, но любезно предложили отвезти в Москву. Я уже около часа ехала в роскошной белой «Тойоте», когда в сумке заверещал мобильный телефон. Я достала его.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
