Анна уже заходила к Нику чуть раньше. Она сняла маленькую квартиру через Airbnb на улице Либерте, которая, по иронии судьбы, находилась близко к нему.
Она не говорила Нику, что приехала в Париж, и, когда он увидел её, сидевшую на стальной скамье, его лицо сразу вытянулось, как будто осело неудачное суфле. Он надеялся увидеть другого человека, и вид Анны практически причинил ему боль.
Практически.
– Я хочу получить доступ к файлам, – потребовала она.
– Нет. Пока что нет. Мы так не договаривались.
– Если я должна тебе помогать, дай мне то, что я прошу. Иначе никакого договора между нами больше нет.
Она ожидала, что он будет протестовать, и заготовила целый список угроз. Но он согласился на её требования. Он давно сдался, это было видно. По его телу было заметно, что у него уже не осталось сил сопротивляться.
– Уже немного осталось, – ответила она и дала ему номер своего телефона, который не был прикреплён ни к одному оператору связи и активировался телефонными картами.
– Я уже не вернусь сюда, поэтому в следующий раз, когда появится какая-то информация, это будет Элоиза. Так что звони мне сразу, понял?
Он кивнул.
– Ты думаешь, она приедет? – спросил он.
– Она приедет, – ответила она.
19
Главный вход в Институт судебной экспертизы обнаружить было сложно: он находился в корпусе Тейлум-комплекса Копенгагенского университета на улице Фредерика V, между Королевским госпиталем и самым крупным парком Копенгагена, Фелледпаркен. Иногда фойе было буквально битком набито студентами медицинского факультета. Но сегодня оно было темно и так тихо, что Шефер слышал собственное дыхание, когда шёл вдоль стены из тёмно-коричневого кирпича к лифту.
На втором этаже он прошёл мимо группы одетых в форму лаборантов, которые изучали под микроскопом биоматериал. Он кивком поприветствовал знакомых, затем прошёл по галерее, ведущей в следующую секцию, где проводились вскрытия, и толкнул дверь.
Воздух был холодным, и запах в этот день не так угнетал. Большинство столов были пусты, утренние тела увозили в подвал в холодильные камеры. Но небольшой намёк на смерть всё равно поселялся в одежде и волосах после пребывания в этих помещениях: иногда в качестве чисто минерального тяжёлого запаха ржавчины, иногда в качестве тошнотворной вони перезрелых яблок. Оба запаха смывались водой с мылом, но в плохие дни вонь бывала такой сильной, как будто человек только вылез из бочки, в которой целую неделю на солнце простояла рыба, и, чтобы избавиться от запаха, требовалось принимать душ по нескольку раз.
Он прошёл первые четыре из пяти открытых кабин, каждая из которых была оснащена большой стальной раковиной и док-станцией, и подошёл к группе, работавшей в самой дальней и самой большой кабине секции.
– Привет, – сказал он и сделал пару шагов к столу для вскрытия, держа руки в карманах.
– О, вот и ты, – приветливо сказал глава департамента и патологоанатом Джон Опперманн, почёсывая щеку о плечо и держа руки в резиновых перчатках перед собой, – мы как раз собирались начать.
Шефера и Опперманна нельзя было назвать друзьями, потому что в нерабочей обстановке они не виделись. Хотя относились друг к другу с симпатией. Работа приводила их обоих в пострадавшие от стихии части мира и в разрушенные войной регионы, далеко от относительно мирной Скандинавии. Они вместе переживали и добрые, и – в основном – недобрые времена, и это их сближало.
В 2000 году они оба были в Косово по приглашению ООН и проводили вскрытия и опознания сразу после того, как НАТО выбило оттуда сербов. Там их ждала братская могила Милошевича – зрелище, которое до сих пор иногда вставало перед мысленным взором Шефера, когда он ложился спать и закрывал глаза.
Шефер рассматривал тело Ульрика Андерсона на столе для вскрытия, а патологоанатом начал разрезать его одежду и складывать её в отдельные пакеты. Лицо у трупа было синюшным и опухшим, а язык, торчащий изо рта, казался необычайно большим. На ступнях, голенях, руках и предплечьях были тёмные пятна, остальное тело было бледным.
Если Шефер присутствовал на вскрытии, его обычно не интересовала причина смерти. Для расследования редко имело значение, умер ли человек, лежащий на столе, из-за падения с высоты, удушья или выстрела из негабаритной охотничьей винтовки. Единственное, что его интересовало, – это как человек умер. Была ли она естественной, насильственной, несчастный ли это случай или самоубийство? Он был на этой работе достаточно долго, чтобы знать, что первое впечатление – не всегда верное.
В течение следующего часа Шефер наблюдал, как Ульрика Андерсона разрезали в форме буквы Y от шеи до лобковой кости. Ребра были срезаны, а органы извлечены и один за другим подвергнуты осмотру.
– Лицо цианотичное с многочисленными точечными кровоизлияниями, – сказал патологоанатом медику-криминалисту. Затем он пригласил Шефера к столу для вскрытия. – При тусклом освещении на месте происшествия невозможно было этого увидеть, но здесь видно очень хорошо: в глазах, на веках и здесь – точечные кровоизлияния, видите? – Он указал мизинцем на пятна за ушами. – И такие же обнаружены на слизистой оболочке полости рта. Если тело подвешено на достаточном расстоянии от пола, что, как представляется, и произошло с умершим, таких кровоизлияний быть не должно, – сказал Опперманн, – а вот если речь идёт об удушении, скажем кто-то завязал верёвку или шнур вокруг шеи и затянул, тогда она пережимает те сосуды, по которым кровь поступает от головы обратно к сердцу, а не артерии, по которым кровь идёт к голове. То есть давление в кровеносных сосудах в голове повышается, и затем маленькие тонкие сосуды, которые называются капиллярами, начинают лопаться. И получается такое точечное кровоизлияние, которое можно видеть здесь.
