историй, которые газета пишет о нем в последнее время.
— Что за журналист?
— Доминик Калпеппер, — ответила Робин.
— Он что, женат?
— Ага, — подтвердила Робин, — на некой Леди Вайолет какой-то там. Ну, теперь леди Вайолет Калпеппер.
— Смачная будет сплетня, когда выплывет наружу, — произнес Страйк без улыбки. От него исходило депрессивное настроение, как запах сигаретного дыма до того, как он занялся своим здоровьем.
— С тобой все в порядке? — спросила Робин.
— Что? — переспросил Страйк, хотя прекрасно ее слышал. — Да. Я в порядке.
Но на самом деле он позвал ее в кабинет, потому что нуждался в ее компании, хотя бы на то короткое время, что он может заполучить. Робин задумалась, стоит ли отважиться задать вопрос, и решила, что стоит.
— Пат сказала, что ты встречался с сестрой Шарлотты.
— Да ну? — сказал Страйк, хотя и без злости.
— Она пригласила тебя или...?
— Да, она попросила меня о встрече, — ответил Страйк.
Наступило короткое молчание.
— Она хотела встретиться со мной сразу после смерти Шарлотты, но я не мог, — пояснил Страйк. — Потом она закрыла свой магазин и уехала с детьми на месяц за город.
— Мне очень жаль, Корморан, — тихо произнесла Робин.
— Ну да, что ж, — Страйк слегка пожал плечами. — Думаю, я дал ей то, что она искала.
— Что именно?
— Не знаю, — ответил Страйк, рассматривая вейп. — Уверенность в том, что никто не смог бы остановить ее? Кроме меня, — добавил он. — Я мог.
Робин было невыносимо жаль его, и, должно быть, это отразилось на ее лице, потому что взглянув на нее, он добавил:
— Но я бы ничего не стал менять.
— Ясно, — Робин не знала, что еще сказать.
— Она звонила сюда, — сообщил Страйк, снова уставившись на вейп, который крутил в руке. — Трижды в ту ночь, когда она это сделала. Я знал, что это она, но не ответил. Потом я прослушал сообщения и удалил их.
— Ты ведь не мог знать...
— Мог, я мог, — спокойно ответил Страйк, продолжая вертеть в руке вейп, — у нее были суицидальные наклонности еще тогда, когда мы только познакомились. Она уже делала несколько попыток покончить с собой.
Робин знала об этом из разговоров с Илсой, которая язвительно разделяла многочисленные попытки Шарлотты покончить с собой на две категории: одни были с целью манипуляции, а вторые — настоящие. Однако Робин больше не могла принимать оценки Илсы за чистую монету. Последняя попытка Шарлотты не оказалась блефом. Она была полна решимости покончить с жизнью — если, конечно, Страйк не ответит на звонок. Самоубийство Кэрри Кёртис Вудс, независимо от того, что теперь Робин знала о соучастии Кэрри в убийстве ребенка, навсегда останется шрамом, который будет всегда с Робин. Каково это — знать, что ты мог предотвратить смерть человека, которого любил шестнадцать лет, — она не представляла.
— Корморан, мне очень жаль, — повторила она.
— Сочувствуй ее детям и Амелии, а не мне, — сказал он. — У нас все было кончено. Нет ничего мертвее, чем умершая любовь.
Вот уже шесть лет Робин мечтала узнать, что на самом деле испытывает Страйк к Шарлотте Кэмпбелл, женщине, которую он бросил навсегда в тот самый день, когда Робин пришла в агентство в качестве временного сотрудника. Шарлотта была самой устрашающей женщиной из всех, кого Робин когда-либо встречала: красивая, умная, обаятельная, а еще — Робин сама видела тому подтверждение — коварная и временами черствая. Робин чувствовала себя виноватой за то, что хранила в памяти каждую крупицу информации об отношениях Страйка и Шарлотты, которую когда-либо проронила Илса, и считала, что предает Страйка, слушая ее рассказы и все запоминая. Он всегда так тщательно скрывал свою личную жизнь, даже после того, как некоторые барьеры между ними рухнули, даже после того, как Страйк открыто назвал Робин своим лучшим другом.
Тем временем Страйк осознавал, что нарушает клятву, которую дал себе шесть лет назад. Когда, только оправившись от разрыва с женщиной, которую все еще любил, заметил, как сексуальна его временная сотрудница, почти в тот же момент обратив внимание на помолвочное кольцо на ее пальце. Тогда он, зная о своей уязвимости, решил, что не будет легко сближаться с женщиной, с которой, если бы не кольцо, он мог бы с готовностью завести отношения. Он строго следил за тем, чтобы не позволять себе искать ее симпатии. Даже после того как его любовь к Шарлотте постепенно угасла, оставив после себя смутное чувство жалости и раздражения, Страйк сохранял эту сдержанность. Потому что против собственной воли его чувства к Робин становились все глубже и сложнее, и на ее безымянном пальце уже не было кольца, а он боялся разрушить самую важную дружбу в своей жизни и бизнес, ради которого они оба пожертвовали столь многим.
Но теперь, когда Шарлотта мертва, а Робин, возможно, ожидает еще одно предложение о замужестве, Страйку было что сказать. Возможно, это было заблуждением мужчины средних лет — полагать, будто это что-то изменит, но наступил момент, когда человек должен взять ответственность за свою судьбу. Он сделал затяжку от вейпа и сказал:
— В прошлом году Шарлотта умоляла меня снова к ней вернуться. Я ответил, что ничто на свете не заставит меня помогать растить детей Джейго Росса. Это произошло после того, как мы — агентство то есть — узнали, что Джейго избивал своих старших дочерей. А Шарлотта сказала, что мне не стоит беспокоиться: теперь опека будет совместной. Другими словами, она сбагрит детей ему, если я буду рад вернуться к ней. Я только что предоставил ей доказательства, необходимые суду, чтобы оградить этих детей от опасности, а она ответила, что спихнет их на этого ублюдка, думая, видимо, что я отвечу: «Отлично. Да пошли они. Идем выпьем».
Страйк выдохнул пар от вейпа. Робин не заметила, что сидит, задержав дыхание.
— В любви всегда есть доля заблуждения, не так ли? — Страйк наблюдал, как пар поднимается к потолку. — Ты заполняешь пробелы своим воображением. Рисуешь все таким, каким хочешь видеть. Но я детектив... долбаный детектив. Если бы я придерживался неопровержимых фактов — если бы я сделал это даже в первые двадцать четыре часа, когда познакомился с ней, — я бы развернулся и ушел, не оглядываясь назад.
— Тебе было девятнадцать, — заметила Робин. — Ровно столько же было Уиллу, когда он впервые услышал речь Джонатана Уэйса.
— Ха! Думаешь, я был членом культа, да?
— Нет, но
