Книга Меланхолия - Рю Мураками

Как-то я торчал там с белой девчонкой, любительницей рок-н-ролла двадцати четырех лет. Вдруг слышу: выстрелы! Такой сухой треск, очень хорошо слышно: бах! бах! Такие звуки издает неисправный глушитель. «Что такое?» — спрашиваю. «Вроде бы стреляют», — отвечает девица. У нее были густые брови и большая грудь. Сама — из Южной Каролины… Я было засомневался, но мы все-таки вышли наружу. Не знаю отчего, но мне стало страшно. Наверно, из-за того, что слишком сильно успел набраться. Короче мне было интересно, ну, не то чтобы интересно, а просто хотелось посмотреть, что там такое. Да, все два раза убийства происходили на рассвете, очень рано, хотя, возможно, я путаю. Ну, во всяком случае, у меня есть только одно воспоминание подобного рода. Сиреневые отблески, ночь бледнеет — это был «Магический час». Небо светлело, но шоссе еще тонуло в темноте, проступали лини, очертания ближайших домов. Да, именно «Магический час», как его называют в кино. На шоссе лежал чернокожий. Если честно, то это был первый раз, когда я увидел настоящего мертвеца. Конечно, я не беру в расчет похороны. Кстати, во время похорон тело убирают цветами, что придает церемонии особый оттенок. Как бы это сказать… ну, воображаешь, будто имеешь дело с куклой, манекеном. Ну вот, а тогда я впервые в жизни увидел настоящий труп. Да еще того самого парня, который только что вышел из клуба. Тело чуть подрагивало в агонии, почти незаметной. Жизнь покидала его, как откатывающиеся волны, медленно, неуловимо. Потом он затих совершенно, и в тот же момент взошло солнце. Перед нами стоял старик, он пробормотал какие-то слова, которых я не смог разобрать, осенил себя крестом и произнес: «Он умер». Станови лось все светлее, а я не мог оторвать взгляда от убитого, глаза которого остались открыты, и в них отражалась утренняя заря. Кровь еще текла из ран на груди и животе, заливая продырявленную белую рубашку. На асфальте кровь казалась совсем черной… Может это из-за шока, но я не испытывал никакого отвращения. Скорее мне все это казалось чем-то возвышенным, к тому же я был пьян и курил траву. Даунтаун на первом месте по количеству насильственных смертей. Я бы не вынес, если бы кто-нибудь смотрел на мою смерть такими же глазами, как я тогда… Н-да, неплохо я за вернул! Спишите это на логику кокаиниста — она всегда непредсказуема. Впрочем, вы поняли, почему я не люблю Даунтаун.

* * *

Я прошла немного по Пятой авеню и села в метро, чтобы доехать до Даунтауна. В эспрессо-баре, что рядом со станцией, я заказала ореховое пирожное и капуччино. Потягивая темную жидкость, обжигавшую мне язык, я пыталась вызвать в памяти образ Язаки, но безрезультатно. Домой ехать не хотелось. Тогда я стала вспоминать лица и имена моих друзей и попыталась представить их комментарии по поводу Язаки. «Мичико, я прекрасно понимаю, что тебя привлекает в этом человеке. Я думаю, что общение с ним восполняет в тебе нечто утраченное, то, что ты хотела бы обрести снова. Ты словно столкнулась нос к носу с каким-то очень редким животным, да еще находящимся на грани вымирания». Вот что скорее всего сказал бы мне Билл, независимый нью-йоркский продюсер из семьи немецких евреев. Нам обоим было по двадцать девять лет. Это был блестящий юноша с интеллигентным и благородным лицом человека, единодушно признанного в своей профессии и проводящего почти все свое время за компьютером. Многочисленные фильмы, которые он продюсировал, получали призы на различных фестивалях. Он был способен потратить десять тысяч долларов на программное обеспечение для своего CD-rom'a. Билл жил в небольшом пентхаусе, в четырнадцатом корпусе, элегантно водил спортивный автомобиль, знал толк в легких наркотиках, увлекался азартными играми, играл на бегах, любил Джеймса Джойса, ирландский виски и не был геем. Я обожала общаться с этим джентльменом, разговоры с ним стимулировали мой ум. Не так давно я спала с ним — раз семь. Я даже испытывала оргазм, но в какой-то момент это само собой закончилось. Нет, дело не в каких-то проблемах или недоразумениях, просто мы отдалились друг от друга, так сказать, интеллектуально. Это произошло однажды ночью, мы перестали заниматься любовью, а потом, когда встречались, не оставались друг у друга и разъезжались по домам. У меня наметился новый приятель, он тоже нашел другую женщину. Мы уже не были под ростками и умели отличать работу от развлечений. Я хорошо знала механику любви и понимала, что, как только в ней появляется место уважению, секс отступает на второе место… С Биллом и могла говорить откровенно. Он был интеллектуалом, его дед, старый эмигрант, — очень состоятельным человеком. Дед был единственным, кому удалось бежать из Дахау, сначала он перебрался в Испанию, а оттуда пересек Атлантику и укрылся в США…

Мне показалось, что я слышу Билла: «Мичико, я пытаюсь понять, что ты могла найти в этом человеке. На мой взгляд, возможно, потому, что он японец, как и ты. Да нет, я не критикую тебя за это! В нем есть что-то, чего тебе недостает. Слушай, странная вещь: и отец и дед часто говорили, что было время, когда стоило им увидеть заурядного еврея, как они чувствовали сексуальное возбуждение! Это не было связано с примитивным отождествлением. Нет, как мне говорили, это был результат естественного процесса. Как самец находит самку? Или самка самца? Если смотреть на вещи под таким углом, то я бы сказал, что дело здесь в том культурном измерении, распространяемом в каждой языковой среде. Самый простой разговор — касайся он кулинарии или интимных ласк — всегда содержит некоторые особенности. Ты разве так не думаешь, Мичико? В конце концов, этот человек всего-навсего обострил твою тоску по родному языку, по-моему, это ясно как день. Прости, пожалуйста, я и не думал иронизировать. Я не в состоянии представить себе, что значит быть японцем, поэтому мне лучше выразиться иначе: конечно, ты полагаешь, что сможешь почерпнуть что-нибудь важное от общения с этим японцем, таким настоящим для тебя, вся жизнь которого похожа на приключенческий роман. Это начало любви. Нет, я говорю совершенно серьезно. Ясное дело, я против этого. И причина моего неприятия не такая простая, как кажется. Просто никто не имеет оснований влиять и играть с нашими глубинными желаниями. Я против вашей связи и вправе дать тебе совет. Тебе надо его забыть как можно скорее. Это вполне возможно. Ты должна знать, Мичико, что все дело в том, что ты считаешь, будто тебе чего-то недостает и будто ты можешь восполнить эту нехватку чем-то реальным и подлинным, что дает тебе этот человек. Но дает-то тебе все это вовсе не он. И я полагаю, что ты это должна понять в первую очередь…» Наверно, так бы мы и беседовали с ним за бокалом вина. Я не смогла бы убедить его в обратном. Впрочем, это вряд ли принесло бы какую-то пользу. В этом я была уверена так же, как и в том, что голос Билла, который я слышала только что, был на самом деле производной от моих собственных мыслей. Все вокруг нагоняло на меня тоску (я не имею в виду свое душевное здоровье). Мой кофе совсем остыл, но и холодный капуччино можно пить. Это всего лишь темновато-бурая жидкость, похожая на грязевой поток в тропическом лесу, за тем исключением, что в кофейной чашке не найдешь ни вирусов, ни микробов, рыб, аллигаторов… Ладно. Вот в чем я точно уверена, так это в том, что на протяжении всего интервью с Язаки я не могла отделаться от мысли — мне не хочется возвращаться домой. Я чувствовала это все то время, пока сидела напротив него. А теперь поняла: все вокруг, и я сама в первую очередь, нагоняло скуку. Вот что мне стало ясно после разговора с Язаки: все вокруг, и во-первых я, стало похоже на эту чашку остывшего капуччино, который приготовил для меня итальянец, вложив в него искусство национальных традиций. И уж не говорю про Рим или Венецию, поскольку все это вздор и этот вздор меня раздражает… А Билл — почти само совершенство. Я говорю искренне: он знает четыре иностранных языка, общается с роллерами, играет во фрисби. Да все мои приятели такие же. Кутюрье, дизайнеры, фотографы, диджеи, биржевые брокеры, главные редакторы известных журналов. И это, разумеется, часть мировой элиты. Они знают, как разрушает человека ток-сикомания, знают, что такое посттравматический стресс или Стресс после развода, знают, какие страдания порождают расизм и общественное недовольство, и я их очень люблю, люблю от всей души, так же как люблю и Нью-Йорк. Я понимаю, что у каждого города есть свои недостатки, понимаю, что нельзя встречать на своем пути только идеальных людей, но все же я знаю, что и Нью-Йорк, и Билл, бесспорно, принадлежат к элите. Я говорю это вовсе не потому, что японка. И я также не хочу причинять себе вред. Белое вино, салат из артишоков, белый сыр, хлеб, варенье и фрукты, бег трусцой, спортивная ходьба, роллер-скейт, бассейн, бильярд, фрисби, мастерские художников, клубы, студии, американские единицы измерения, породы собак, пирсинг и татуировка, марихуана, секс, кино и мода, диджеи, парки, овощные соки, автоматические прачечные, пентхаусы — я вижу в них только искусство потребления и искусство растраты, я тоже соглашаюсь стареть, надеясь прожить подольше, но все они пусты, тоска оплетает их, но ничто не заставило бы их расплакаться. Это кокон, в котором они закуклились и ничего не делают, чтобы его разорвать. И я тоже часть этого. Одна из них. В этом сообществе национальная принадлежность не имеет ни малейшего значения Ох как меня все достало… Это Язаки научил меня так думать. Он не дает мне покоя.