Книга Помор - Валерий Большаков

На следующий день дилижанс подъезжал к Сан-Антонио — местные звали его «Сан-Антона». Это был сонный, пыльный городишко, основательно прожаренный солнцем. Лишь у реки с одноимённым названием держалась прохлада — сюда, к набережной Пасео-дель-Рио, в тень тополей и альгаробо,[81] сбредались жители в часы знойной сиесты.[82]

В Сан-Антонио многое отдавало стариной — по американским меркам. Испанские миссионеры добрели до этих мест в самом конце XVII века и основали рядом с индейской деревней крепость Аламо, где нынче паслись козы.

Места тутошние были сухие и жаркие, и городок казался продолжением пустыни, сохраняя в себе её жёлтые и бурые тона. Каменные особняки терялись в массе строений, сложенных из адобе — саманного кирпича. Толстостенные, плоскокрышие, с торчащими концами балок-вигас, дома зажимали узкие улочки, пряча зелень во внутренних двориках-патио.

Местные мексиканцы, которых здесь прозывали «теханос»,[83] больше всего любили бренчать на гитарах, воспевая чернооких сеньорит, так что работа перепадала, в основном, переселенцам — немцам, французам, чехам. А вот бывшие чёрные невольники, похоже, растерялись — куда ж рабу без хозяина? Барин, он хоть и лупит порой чем попадя, так ведь и кормит… А тут нате вам — свобода! И что с нею делать, со свободой этой? Волю на хлеб не намажешь. Вот и слонялись негры, как потерянные…

…Дилижанс остановился на обширной плазе,[84] куда выходил двуглавый собор Сан-Фернандо, приземистые белёные дома в мавританском стиле и ресторация «Ла-Фонда».

Морщась, Фёдор спустился с облучка — всю задницу отбил! — и перекрестился на церковь. Вообще-то её католики воздвигли, да крест-то един. Попы, видать, запамятовали, когда паству разрознивали, что Христа делить не можно.

Сощурившись, Чуга огляделся. На площади уже стояло несколько фургонов с холщовым верхом. Один из них был выкрашен синей краской.

С его козел слез пожилой человек в потрёпанных джинсах, в клетчатой рубашке и в чёрной широкополой шляпе с плоской тульей.

— Ты уже здесь! — воскликнул Гуднайт, покидая «Конкорд», и перевёл взгляд на Чугу: — Знакомься — это Оливер Лавинг, мой друг и партнёр! Оливер, это Теодор Чу-уга. Намедни он подстрелил Прайда Бершилла!

— О-о! — воскликнул Лавинг, морща моложавое лицо, сильно осмуглённое солнцем. — Поздравляю!

Крепко пожав руку Фёдору, он оживлённо сказал:

— Прайд давно уже напрашивался, и вот — допросился! Ну что, Чак?[85] У меня всё готово! Едем?

— Застоялся? — сказал ранчеро, посмеиваясь. — Погоди маленько, дай ребятам перекусить… Да я и сам не прочь подкрепиться!

— А, ну тогда двинем через часок, — легко согласился Лавинг. — О’кей?

— О’кей!

Перезнакомившись с Ларедо и Турениным, Оливер сделал широкий жест:

— Пожитки кидайте в фургон, Боз[86] постережёт!

Огромный негр, сидевший на задке фургона, свесив ноги, приветливо осклабился, сверкая белозубой улыбкой. Приблизившись к нему, Чуга протянул руку и сказал:

— Теодор. Просто Тео.

— Просто Боз. Ха-ха!

Ладонь у Икарда была сухая и твёрдая.

Забросив свой мешок в фургон, Фёдор бережно уложил винтовку.

— Говорят, ты Бершилла грохнул? — спросил Боз, сбивая шляпу на затылок.

— Был такой слух.

— Тогда не зевай, тут у Прайда много друзей. Глядишь, кто-то захочет получить… как это Оливер говаривал… сатисфакцию.[87]

— Получит, — веско сказал помор.

Поправив оружейный пояс, Чуга вразвалочку направился к ресторации. Переступив порог заведения, он окунулся в сладостную прохладу — испанцы, переняв у арабов их стиль, следовали ему и в Новом Свете. А иначе как спастись от безжалостного солнца, от жары и духоты?

«Ла-Фонда» не поражала роскошью, всё было простенько, но со вкусом, и весьма добротно. Довольно закряхтев, Фёдор сел за тяжёлый столик в углу, спиною к стене, и подвинул кобуру на ремне так, чтобы во время еды рукоятка «смит-вессона» оставалась под рукой. Кожаный ремешок, удерживавший револьвер в кобуре, Чуга тоже расстегнул, откинулся на спинку стула и расслабился. Маленькое счастье — ничего не трясётся, не колышется, не пылит. И тишина…

Официант в полосатой рубашке с резинками на рукавах и прилизанными волосами тут же материализовался, согнувшись в лёгком поклоне.

— Чего прикажете?

— Мяска бы, — сказал Фёдор.

— Могу предложить свежа-айшую телятину с бобами. Тёплые ещё тартильи, бурритос с курицей…

— Всё тащи! И попить чего-нибудь.

— Виски? Текила?

— Кофе.

— Есть яблочный пирог…

— Давай, и поскорее!

Схомячив обильную порцию угощения, Чуга малость подобрел. Эх, в баньку бы сейчас!.. Самое то было б!

Допив кофе, помор покинул ресторацию и вышел на солнце. Пройдясь по плазе, он наткнулся на объявление, ещё больше поднявшее его настрой, — местный кузнец предлагал помыться в бочке за пятьдесят центов. Фёдор хмыкнул только — да он бы и доллар отдал, лишь бы смыть с зудящей кожи весь пот и пыль, что осели за дальнюю дорогу!

И тут начали происходить события.

Из ворот платной конюшни вышел длинный, как жердь, хомбре[88] в новеньком сомбреро, скрывавшем лицо в тени. Его чёрные бархатные брюки были стянуты на поясе шёлковым кушаком алого колеру и расклешены книзу, да не просто, а с разрезами по длине сапог, выказывая голенища из тисненой кожи и шпоры с зубчатыми колёсиками. Белая рубашка, едва прикрытая короткой замшевой курточкой, резала глаз. Оружейный пояс из красной кожи оттягивался двумя кобурами, подвязанными на бёдрах сыромятными ремешками.