Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
– Да, это правда.
– И вам не показалось недопустимым оставаться один на один с ученицей в классе, без свидетелей?
– Мне и в голову не могло прийти, что в этом есть что-то дурное.
– Вы на редкость простодушны, господин Учитель. Словно живете в другом мире. В какой-то мере вы везунчик. Прошу тебя, Мила, продолжай, – попросил Комиссар с неожиданной теплотой в голосе, которой прежде у него никто не отмечал.
Девочка упорно молчала. Только ее глаза блестели ярче обычного. Комната вдруг словно сжалась, а воздух окончательно испарился: всем стало трудно дышать. От жары под мышками у всех образовались темные круги. Доктор не переставал отирать пот со лба. Тяжелые шторы, окончательно перекрывшие доступ воздуха в зал, казалось, угрожали, что никого отсюда не выпустят, и все здесь задохнутся. Из глаза ребенка выкатилась слезинка, потом еще одна. Мила начала тихонько всхлипывать, молча, не двигаясь, прямая и неподвижная.
– Может быть, стоит сделать перерыв? – спросил Комиссар.
Девочка отрицательно покачала головой и сквозь слезы посмотрела на Учителя, который был вне себя от изумления.
– В тот вечер Учитель сказал, что я не справилась с контрольной работой.
– Но это же неправда!
– Молчите! Не мешайте ей говорить!
– Он поставил мне плохую оценку, но сказал, что знает способ, как это исправить.
– Зачем ты лжешь, Мила? Почему рассказываешь невесть что?
Учитель встал со стула и наклонился к девочке, которую очень испугал этот жест.
– Немедленно сядьте на место! Иначе я привяжу вас к стулу! Вы этого добиваетесь? Сядьте!
Полицейскому пришлось ждать несколько секунд, прежде чем Учитель выполнил его приказ. Он рухнул на стул, точно пакет с бельем.
– Прошу тебя, продолжай!
– Учитель отвел меня в свой кабинет. Там он принялся ласкать мои волосы и гладить щеки. Он говорил, что не так уж важно иногда схватить плохую оценку, на самом деле я очень хорошая ученица, и это просто случайность. Потом он посадил меня к себе на колени.
– НО ВЕДЬ ЭТО НЕПРАВДА! ТЫ ЛЖЕШЬ!
– Мне не хотелось садиться, но он заставил. Он продолжал говорить и ласкал меня. Потом его рука оказалась у меня между ногами.
– ОНА ЛЖЕТ!
– Учитель говорил, что я красивая и должна быть умницей. Он поднял мне юбку и стал гладить мои трусики.
– ЗАМОЛЧИ! ПОЧЕМУ ТЫ ВСЕ ЭТО ГОВОРИШЬ?
– Я не смела шевельнуться. Мне казалось, что сейчас я умру. Он просунул пальцы в трусики. И стал ласкать там, где я вам уже показывала. Потом взял мою руку и засунул в свои брюки. Я почувствовала там эту самую штуку, она была очень твердой.
– КАКОЙ УЖАС! ПОЧЕМУ ТЫ ВРЕШЬ, МИЛА?
– Он заставил меня ее гладить. И говорил, что исправит мою плохую оценку на хорошую. Вечером, когда я вернулась домой, меня вырвало. У меня начался сильный жар. Мне больше не хотелось возвращаться в школу.
Мила замолчала. Учитель задыхался, обводя безумным взглядом присутствующих. Внезапно откуда-то из земных недр донесся страшный гул, стены сдвинулись, словно были сделаны из теста, и каждый ощутил под ногами упругую волну, извивавшуюся подобно гигантскому змею, который от глубины веков до сей поры все пытается выбиться из-под трезубца, пригвоздившего его к земле. Послышались треск, грохот, скрип двигающейся мебели и царапающие звуки. Большой стол застонал, будто собирался пуститься наутек. Это взревел Бро, которого, должно быть, возмутила гнусность того, о чем рассказал ребенок. Но по-настоящему испугался только Комиссар, не привыкший к подобным явлениям.
– Ничего особенного. Вулкан подал голос, – сказал Мэр, который вовсе не был недоволен этим небольшим развлечением.
В зале вновь воцарилось спокойствие. Стены обрели былую незыблемость, а большой стол – немую неподвижность. Пытку Учителя можно было продолжить.
– Ну и какую отметку ты получила за ту контрольную? – спросил Комиссар.
– Отличную, – ответила девочка, вытирая ладошкой крупные слезинки, продолжавшие сбегать по ее щекам.
XXI
В вязкой тишине минут, которые за этим последовали, стали возникать образы. Во-первых, сцена, о которой только что рассказала Мила, а во-вторых, та, о которой она не рассказывала, поскольку ее об этом не попросили. Последнее слово, произнесенное девочкой, содержало в себе целый мир, замешенный на ужасе и низости. В этом слове, словно в сосуде, вместились все те позорные, презренные действия, которые воображение каждого отныне видело четко, как на экране, с обескураживающей точностью. Никому не понадобилось ничего прибавлять к этому слову.
Учитель больше не сдерживал слез. Он плакал, вжавшись в стул, и, пока продолжалась очная ставка, молчал. Даже когда Комиссар предоставил ему слово и попросил подтвердить или опровергнуть то, что Мила поведала об их частых встречах, о том, как он ее насиловал, в каком помещении, при каких обстоятельствах и каким именно образом, он больше ни разу не нарушил тишину. Учитель продолжал плакать, не сводя глаз с девочки, которую, кажется, это нисколько не смущало и которая, спокойно выдерживая его заплаканный взгляд, продолжала раскручивать свой безжалостный рассказ, тоже плача при этом, хотя обильные слезы никак не влияли на удивительную ясность и твердость ее голоса.
– Она будто находилась в трансе, – рассказывал позже Доктор Старухе, которая зашла к нему и попросила объяснить ей произошедшее. По словам Доктора, девочка походила на одержимую, вместо которой говорило что-то или кто-то, находившееся у нее внутри. – К несчастью, я материалист до мозга костей и не верю ни в одну из форм трансцендентного, но, ей-богу, это впечатляло. Чувствовалось, что фразы, которые она произносила, давались ей с огромным трудом, истощали ее полностью, казалось, она вот-вот упадет в обморок.
Старуха молчала. Доктор поставил перед ней рюмку с ликером, но она к ней не притронулась. Пока он домучивал свою сигару, женщина осмысливала все сказанное им. Уже стемнело, и улицы очистились от толпы, которая долго не расходилась с площади перед мэрией. В доме Доктора отвратительно пахло, словно в нем сдохла собака. Под каждое окно он положил влажные салфетки, чтобы в комнаты не проникал воздух с улицы, но это был напрасный труд. Во время разговора со Старухой он часто подносил к носу платок. Салфетки, пропитанные бергамотовым одеколоном, все равно не спасали от зловония.
– Что это с тобой, насморк?
– Нет. Вы что, ничего не чувствуете?
– А что я должна чувствовать?
– Да этот жуткий запах разложения, он держится в городе вот уже два дня.
Она презрительно взглянула на врача, качнув усохшей головой, на которой бесцветные глаза казались двумя бездонными пустотами.
Когда девочка закончила давать показания, Комиссар поднялся с места. Меховой сделал вид, что проснулся. Мэр, уже с трудом все это выносивший, на которого спертый воздух и рассказ ребенка подействовали так, словно огромная рука зажала ему одновременно рот и нос, мешая дышать, подошел к окну, отодвинул штору и взялся за ручку, чтобы открыть створку, как вдруг увидел внизу толпу, о которой успел забыть. Он замер, пораженный. Сотни глаз устремились вверх, прямо на него, и наблюдали за ним. Он задернул штору. С улицы донесся глухой шум, будто на огне бурлил гигантский котел.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
