Луи положил подбородок мне на плечо и вздохнул:
— Её можно получить обманом — но и расплата за это будет жестокой. Никто не любит оставаться в дураках. Интересно, есть ли решение задачи, в которой один увлечен другим, а тот бежит прочь?
Тоска, что терзала мне сердце, прорвалась.
— Если бы я могла бежать. И если бы я знала, кем являюсь…
Неуверенность в самой себе была в стократ хуже, чем недоверие к Михаилу или Луи.
— Когда-то я танцевал. И даже имел известность. Но… по-настоящему успеха добиться не мог. Знаешь почему? Потому что для настоящего танцора — танец это вся его жизнь. Он выражает себя в танце. И постигает мир через движение. Мне кажется, с художниками тоже самое. Им легче узнать себя именно так — на холсте и бумаге. Хочешь понять, что угодно, о себе или мире — рисуй! Если ты конечно, настоящая художница. И тогда, может быть, на самом деле найдешь ответ. Даже если подводит разум — рука тебя не подведет.
Я повернула голову и встретилась взглядом с Луи. Я никогда не видела таких красивых глаз. Глубоких, непроницаемых, и напоминавших своим цветом скорее не безмятежное небо, а холодные озера. Глядя в них, легко было поверить, что Луи гораздо старше меня, да и Михаила тоже.
— Не смотри на меня так, иначе могу и увлечься, — голос Луи стал ниже и будто бархатистее. Его ладонь скользнула по плечу ниже, и легла поверх моей.
— Я думала, вам нравятся мужчины.
Язык мой — враг мой. Но хозяин борделя не обиделся.
— Что? Нет! — рассмеялся он. — Какой дурак откажется от мягких, гладеньких, приятно пахнущих красавиц ради волосатых обезьян? Не я точно.
— У вас тут целый дом этих красавиц…
— Так чужое всегда кажется слаще, — Луи глубоко втянул воздух носом, заставив меня выпрямиться по струнке, и с некоторым сожалением отпустил. — Вот ведь. Даже не попробовать. Обидно.
Так. Нужно срочно делать ноги. Подальше от этих психов, нюхающих, лапающих и несущих постоянно какой-то бред. А то я точно спячу.
Стоило Луи уйти, как в комнату тут же зашла Одри. Но на нее можно было не обращать особого внимания — тем более что она не умела даже писать, и общаться через записки с ней было нельзя. Полистала книги — Геродот, Платон, Макиавелли, Томас Мор, несколько исторических трактатов… Неплохой вкус у «мадам Вирджинии», совершенно не вязавшихся с его кажимой легкомысленностью. Но гораздо больше меня заинтересовали художественные принадлежности — бумага, уголь, кисти, пастель, и даже планшет. Денег на пленницу эти типы не жалели. Кажется, я больше привыкла к масляным краскам и холсту, но и пастель легла в руку легко и привычно. Что ж, если пастель хороша для великого Дега, то и мне она пойдет.
Вот только если бы я знала, что рисовать. Та вульгарная роскошь, что меня окружала, совершенно не вдохновляла, а Одри, увидев, что я собираюсь рисовать, забилась в угол и делала вид, будто вяжет.
Может ли рисунок быть ключом к самой себе и прошлому? Лица близких мне людей по прежнему ускользали. И даже тот красивый мужчина, с которым я проснулась в отеле… какого цвета были его глаза? Страшно. Страшно что я скоро забуду всех. И может быть, перестану узнавать в зеркало даже себя.
Я коснулась шероховатый бумаги и прочертила несколько линий ногтем — невидимых, прозрачных, будто намечая будущий рисунок. В тот же момент меня захлестнули чувства — все те, от которых я пыталась сбежать, потому что боялась сойти с ума. Но теперь я знала, что делать.
Мелки пачкали руки и крошились — может быть, я слишком сильно их сжимала. Запачкаться было не страшно. Как и оставить свой след на бумаге. Яркие цветные пятна, порывистые линии, резкая грубая штриховка. Я скомкала лист, и снова яростно — то мелками, то пальцами, то кистью, раскрашивала лист, наполняя его тем хаосом, в который превратилась моя жизнь. Второй, третий, четвертый…
И лишь на пятом смогла остановиться. И понять, что в этот раз у меня получилось что-то иное.
Клод. Мой брат смотрел прямо на меня с бумаги, испуганно распахнув серые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, которым могла бы позавидовать любая девица. Он то и смог стать для меня той нитью, что вернула мне прошлое.
Клод Легран.
Клод хоть и считал себя полиглотом, зная больше пяти языков, включая умершие, никогда и не догадывался, что когда-нибудь ему понадобиться знание семитских. Именно на одном из них и вел свои дневники месье Эмбер. Иврит, древне-арамейский? Оставалось только догадываться. Как и о смысле странных и явно оккультных знаках на плотных серых листах, которыми были заполнены дневники месье Эмбера.
— Не думал, что ты и так умеешь.
Легран резко развернулся, инстинктивно спрятав дневник за спину. Рейнард Эмбер прислонился к дверному косяку и с любопытством разглядывал юношу.
— Как ты вообще попал ко мне в комнату? — спросил он у Клода.
— Дверь была открыта.
— Сомневаюсь. Свои замки я всегда проверяю. Значит, ты не поленился и вскрыл их. Любопытные навыки. Вы умеете удивлять, Клод.
Эмбер шагнул внутрь, со зловещим скрежетом запирая за собой дверь.
— Так чем обязан такому вниманию?
— Я просто хотел вернуть фотографии своей сестры, которые вы у меня забрали!
— У меня их давно нет, — Эмбер скрестил руки на груди, разглядывая разбросанные по кабинету книги. — Да и почему сейчас?
Клод выпрямился, упрямо выдвигая подбородок вперед.
— Я знаю, что вы пригласили Клэр на бал, — выпалил он. Ленивая улыбка тут же слетела с губ учителя. — И после этого она пропала. Не вернулась в пансионат. Разве так странно, что я хотел понять, что вы за человек?
— Да, это так, — Эмбер медленно кивнул, не сводя взгляда с подростка. — Она исчезла. Я не стал говорить лишь потому, что не хотел пугать тебя. Беспокоился, что ты наделаешь глупости, пока я ищу Клэр. И не я один, если хочешь знать. Но тот, кто ее забрал, хорошо умеет заметать следы.
Сердце Клода упало в пятки. Он пытался найти на лице учителя хоть тень издевки, но видел лишь усталое, серое беспокойство. Помятый пиджак, рубашка не первой свежести — все это был так не похоже на месье Эмбера.
— Так она и вправду исчезла? По-настоящему?
— Боюсь, да.
— Как? Расскажите!
Эмбер задумчиво посмотрел на дневник в руках Клода, будто принимая какое-то решение, а затем кивнул сам себе.
— Хорошо. Возможно, твоя помощь будет не лишней, — Рейнард вытащил из-за пазухи сложенный вдвое лист и протянул его юноше. — Посмотри, может быть, ты видел его. Или твоя сестра рассказывала о нем. Я нашёл этот портрет в ее вещах.
С рисунка, торопливого и небрежного, на Клода мрачно и холодно смотрел скуластый худощавый мужчина.
— Скорее всего, Клэр знала его под именем Михаила Паланока, — добавил Эмбер. — И именно с ним видели в последний раз.
