Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
– Верно, – ответил Сэмюэл Брейтуайт.
Облаченный в церемониальную мантию, он больше походил на какого-нибудь университетского профессора – не хватало только соответствующего головного убора, – нежели на волшебника. Прочие сыны адамовы, тоже одетые подобным образом, кучковались за цилиндром (а еще оттуда, кстати, было ближе всего к выходу). Уильяма с прислугой отпустили, приказав ждать внизу. Интересно, кому-нибудь пришло в голову убежать подальше в холмы?
– Еще тебе нужно прочесть особые слова, – сказал Брейтуайт.
Он жестом подозвал какого-то антенавта. Тому было явно не по себе; он, дрожа, развернул перед Аттикусом свиток пергамента.
– Как же я прочту, если даже не знаю, на каком языке это написано?
– Это язык Адама. Его все могут прочесть. Надо только вспомнить как.
– Ладно… Что там, за дверью?
– Свет. Изначальный свет творения.
– Изначальный свет творения, – повторил Аттикус. – И что он со мной сделает?
Престон ударил тростью по полу и возвестил:
– Пора!
– Скоро узнаешь, – сказал Брейтуайт. – Давай, становись.
От такого тона Аттикусу снова захотелось как следует съездить Брейтуайту по лицу, но теперь он знал, что ничего не выйдет. К тому же он не мог рисковать жизнью отца, да и Джорджа с Летишей. Чтобы спасти их, требовалось пройти через все это до конца.
Поэтому он шагнул в круг.
– Повернись к двери! – приказал Брейтуайт. – Вытяни руки перед собой.
Аттикус повиновался. Брейтуайт вытащил из-под мантии нож и полоснул ему по ладоням. Лезвие было настолько острым, что кровь полилась раньше, чем Аттикус почувствовал боль.
– Пора! – снова возвестил Престон, а кто-то из антенавтов задул в рог. Низкий, вибрирующий гул отдавался дрожью у Аттикуса в костях.
Капли крови падали на искривленную пентаграмму, дрожали, как шарики ртути, а затем впитывались в нее, а вместе с ними, казалось, и уходили лучи полуденного солнца, которое висело точно над головой. Знак засветился.
Брейтуайт достал откуда-то посеребренный мел и присел. Он добавил штрих к одной из букв, изменив ее на другую, и ноги Аттикуса приросли к полу. Брейтуайт кивнул помощнику, и тот отдал пергамент Аттикусу. Он взял, по-прежнему не понимая, что там написано.
Брейтуайт поднялся, быстро обошел комнату за дверью и оказался по другую сторону круга, в котором стоял Аттикус. Снова задули в рог, Брейтуайт нагнулся и исправил еще одну букву. На Аттикуса, будто водопадом, снизошло понимание. Теперь он мог прочесть слова на пергаменте, даже произносил их про себя. Однако стоило ему попробовать проговорить их вслух, как язык отказывался слушаться, а на губы словно давил чей-то невидимый палец.
– Пора! Пора! – еще раз крикнул Престон. Опять зазвучал рог, а Брейтуайт нанес третий росчерк мелом. Аттикус смог открыть рот.
Он начал говорить, причем краем глаза видел, как Брейтуайт с помощником быстро ретируются к остальным антенавтам. С каждым новым словом помещение вокруг будто истаивало, и в итоге остался только светящийся рисунок на полу да одинокая дверь.
Из-за нее начал пробиваться свет. Такого оттенка Аттикус прежде не видел и не мог описать его словами, однако при этом он казался удивительно знакомым. Свет разгорался все ярче, и тут до Аттикуса начало доходить. Дверная ручка задрожала. Ну, теперь все ясно.
Вскоре после переброски в Корею Аттикус попал на воскресную службу в военном лагере. Их полкового капеллана отправили на гауптвахту – его вместе с еще несколькими неграми обвиняли в том, что он затеял потасовку с белыми солдатами из-за того, что те не пожелали обедать с ними в одной столовой. Капеллан, назначенный на замену, посчитал своим долгом рассказать чернокожим военнослужащим 24-го пехотного полка о важности расовой терпимости.
– Нужно стремиться прожить свою земную жизнь так, как будто вы уже пребываете в раю, – говорил он. – В доме Господнем вы оставите свою бренную оболочку. Там не будет ни рас, ни полов – лишь чистые души, единые во Христе.
Паства, естественно, встретила эту проповедь в штыки, поскольку она явно была рассчитана не на ту аудиторию. В конце концов, это ведь не чернокожие военные противились указу президента Гарри Трумэна о десегрегации, да и не они устроили драку за столовую, что бы там ни утверждали следователи военной полиции. Однако кое-кто из сослуживцев Аттикуса нашел повод придраться и к теологическим умозаключениям капеллана.
– Как так – в раю и без полов? – ворчали рядом. – Какая это, к дьяволу, жизнь, если я перестану быть мужчиной?
Теперь Аттикус знал ответ на этот вопрос и на тот, что задал Сэмюэлу Брейтуайту чуть раньше. Опытный натурфилософ, возможно, еще сумеет выстоять под концентрированным светом творения, Аттикуса же просто расщепит. Он будет лишен всего, что делает его Аттикусом Тернером: перестанет быть не только мужчиной, но и живым существом. Что-то сродни смерти, но не просто забвение, а полное ничто. Изначальное состояние материи, без имени и формы.
Полное ничто. Как ни странно, такой исход пугал гораздо меньше, чем можно было ожидать. Более того, кому-нибудь он мог показаться скорее желанным, нежели кошмарным.
Кому-то, только не Аттикусу. Он был вполне в ладах с собой, что бы ни случалось. Не ладил он, пожалуй, лишь с другими тварями Божьими, и то лишь изредка.
Так что поскольку пустота его не манила и умирать он не собирался, Аттикус отвернул левый рукав и достал спрятанный там обрывок бумаги – анонимную записку, которую ему принесли вместе с завтраком.
«Аттикусу, – было написано на ней, а на обороте: – все меняется. Как представится возможность, прочти это: …», – и три слова на языке Адама.
«Пора», – подумал Аттикус.
Он произнес эти слова, и сияющий рисунок на полу изменился. Круг у двери исчез, а вместе с ним и дорожка. Круг, в котором стоял Аттикус, наоборот, замкнулся, и вовремя. Дверь как раз открывалась.
Аттикуса накрыла спасительная темнота, защищая его от света, который в противном случае развоплотил бы его на месте. Сознание, почувствовав, что темнота – это хорошо, решило его оставить.
В обморок Аттикус падал под истошные вопли сынов адамовых.
* * *
Тьма рассеялась. Аттикус, свернувшись клубком, лежал на полу. Раны на ладонях закрылись, остались едва заметные шрамы. Помимо этого, он был цел и невредим.
Чего не скажешь о помещении. Половицы за пределами защитного круга почернели, стены и потолок покрылись пятнами сажи. Конденсатор и волшебная дверь обуглились и оплавились, в потолке зияла дыра.
А сынов адамовых было уместнее теперь называть «сыновьями Помпеи»: они застыли пепельными статуями в позах, изображавших крайний ужас. Аттикус сделал несколько шагов, и этого хватило, чтобы нарушить хрупкий баланс. Энтропия довершила дело: каждый антенавт превратился в горку белой пыли.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
