Но Татьяна довольна моим признанием, надо почаще бить себя в грудь и называть себя дураком. Отпускаю Татьяну на самостоятельный маршрут; путаясь в схеме путеводителя и плюясь от злости, добираюсь до площади Вогез.
Мисс Игрек должна появиться в интервале 12–12.15 около магазина La Chope de Vosges; пройдя через аркаду с улицы Сан-Антуан, она будет рассматривать витрину около минуты, а затем преспокойно удалится на вторую точку контрнаблюдения у Дома инвалидов. Прошел какой-то вшивый мальчишка в джинсах, но это явно не она, дряхлая пара остановилась у магазина.
12.15. Никого нет. Жду для страховки еще десять минут. Возможно, у нее произошла накладка, в разведке это бывает, пора аккуратно переместиться на вторую точку, где агентесса должна явить себя в 13.15–13.30.
Перемещаюсь туда на такси, смотрю на часы.
13.15. Руки мои мокры, хотя совсем не жарко. Из-за решетки превосходно обозревается пересечение двух улиц, где вот-вот должна появиться Мэри. Что же она не идет? Боже, молю я, пусть она придет, пусть непременно пройдет, сделай так, чтобы она появилась.
13.30. Меня чуть поташнивает от волнения (надо по приезде в Москву пройти обследование в поликлинике КГБ, не псих ли я?), а тут еще брызнул легкий дождик, и сидение под дождем на скамейке — как купание в Ниагаре. Будем смываться. Итак, два варианта: либо Мэри что-то угрожает и она решила не выходить на встречу, либо по какой-то причине, возможно даже связанной с ее работой, она не смогла выйти на точки контрнаблюдения. В любом случае следует двигать на Анжуйскую набережную, где агентесса должна возникнуть в 14.15.
Вокруг тихо и спокойно, но я не даю усыпить свою бдительность, проверяюсь в метро, выхожу в Ситэ, прохожу мимо фонарного столба (на нем и Мэри, и я должны чиркнуть красным мелом в случае опасности) и, прокрутившись по переулкам, занимаю позицию недалеко от пристанища Бодлера. Что-то случилось, какое невезение! Значит, запасная встреча через три дня, нет ничего хуже ожидания, черт бы его побрал!
И вдруг я вижу миниатюрную брюнетку в темном костюме с газетой под мышкой.
14.15. Это она! Милая, дорогая, несравненная Мэри Игрек, какое счастье, что ты пришла! Любовь моя! Радость моя!
Мэри чуть задерживается у мемориальной доски на доме Бодлера, но проходит мимо, видимо, хочет сделать еще один круг, чтобы убедиться в отсутствии слежки, очень здравый ход, если не смогла выйти на точки контрнаблюдения.
Сейчас она появится снова на набережной, но никого нет. Что случилось?
Я бегу по набережной, сворачиваю вправо и вижу спину Мэри. Почему она уходит, почему не поворачивает обратно на место встречи? Надо остановить ее, вокруг же все спокойно, черт побери, не летает же французская наружка на самолетах, не следит же с неба! Оставим осторожность, вперед — нужно срочно установить с ней контакт. Я бегу к Мэри, я задыхаюсь от бега и вспоминаю, как один мой приятель совсем недавно помчался за отходящим троллейбусом и упал замертво прямо у дверцы. Вдруг тормозит такси, Мэри легко впархивает в него, рывок вперед, поворот направо, и автомобиль исчезает.
Может быть, это была не Мэри? Позвольте, но и рост, и костюм, и лицо (вроде бы точно такое же, как и на смутном фото), и газета под мышкой, толстая газета, явно американская.
Я возвращаюсь на Анжуйскую набережную: а вдруг Мэри специально взяла такси, чтобы еще раз провериться? вдруг она возвратится на место нашего рандеву?
14.30. Никого нет.
14.40. Прошли двое мальчишек арабского вида.
14.50. Сухонький старичок в канотье продефилировал мимо дома, даже не взглянув на мемориальную доску. Невежа.
Дольше оставаться опасно, кто-нибудь из жильцов проявит неожиданную бдительность и стукнет в полицию о праздношатающемся дяде в светлой летней куртке с капюшоном, вся куртка усеяна медными пуговицами и различными веревочками, что придает ей необыкновенный вид (как и предмету, на котором она покоится).
Au revoir, Quai d’ Anjou! Ну и бл. ище эта чертова Мэри! Если за ней была наружка, то зачем она выползла на место? Если все было чисто и гладко, то зачем так поспешно убегать? Что у нее? Гвоздь в заднице? Противная баба, со стороны уже видно было! Что стоит один костюм, сидящий как на корове седло! Да и морда явно несимпатичная, аморфная, с выпученными глазами, как у дохлой рыбы, хотя это, возможно, мне показалось издали.
Как я смотрюсь со стороны?
Шпионаж накладывает отпечаток на личность: у мужиков появляется вкрадчивая походка и харя становится непроницаемой, как у моржа. Глаза бегают, ищут врага. Ухудшаются здоровье и характер: сказывается нервная беготня без размеренного питания, как сегодня, колит, гастрит, геморрой. Переживаний хватает, а потом инсульты и инфаркты, спи спокойно, дорогой товарищ! Но я все же держусь, изящен в своей куртке с прибамбасами. Вперед, мон женераль, вперед и к звездам!
У баб от шпионства морда тоже становится гнусной. Вытягивается нос, утолщаются уши, появляется лисья улыбка, и зад крутится волчком. Если бы я вдруг узнал, что Татьяна работает на чужую разведку. Удушил бы наверняка, взял бы полотенце и удушил! Представил ее, совершенно голую, помахивающую соблазнительной грудью, и себя с огромным банным полотенцем. Татьяну стало жаль, бедная баба.
Мрачно еду в гостиницу. Французы меня раздражают: во-первых, почти не говорят по-английски (о русском молчу), причем этим гордятся, как национальным достоинством, во-вторых, в толпе они просто невыносимы, галдят, словно стая воробьев, и бессмысленно мечутся. В-третьих, страшные жлобы. Удавятся из-за одного еврея (так я называю евро). Наконец, где же прославленная парижская кухня? Неужели это жалкие багеты? Чтобы попробовать буйабез — знаменитый рыбный суп, я должен мчаться в Марсель, чтобы отведать утку по-руански, естественно, — в Руан, мясо по-бургундски — в Бургундии, счастье, что в Москве пока можно съесть котлеты по-киевски, не выезжая в Киев.
Наши головы забиты стереотипами: американцы — хорошие мужья (аж тошно от такой идиллии), американки — требовательные жены (склочные бабы), англичане холодны, как рыба (просто хитрые и экономят силы), у русских вообще нет секса (хотя трахаются как коты), немцы — без чувства юмора (хочется рыдать).
В номере ожидает Татьяна с покупками.
— Ну как дела у Володи?
— Какого Володи?
— Ты разве не встречался с этим крохобором?
— Знаешь, я ему позвонил, у него какие-то дела, и пришлось перенести встречу. — я краснею от стыда, как будто весь день соблазнял невинных школьниц.
— У тебя такое выражение лица, словно ты провинился. Почему ты покраснел?
— Я не покраснел. может, это от вина. — и я в доказательство отхлебываю из бутылки, чувствуя, что пламенею, как закатное солнце. Вино панически бежит по пищеводу, словно за ним гонится разъяренная Татьяна.
С мыслью о Мэри в ослабевшей голове шумно плюю в биде, долго ищу очки, зло выпиваю бутылку красного каберне, ору Татьяне, не видела ли она мои очки. Она зло посылает меня подальше, где очки, черт побери? Ползаю под столом и под кроватью, неожиданно натыкаюсь на использованный презерватив (чужой ли?!), хреново убирают в этом сраном Париже! Где очки?! Обнаруживается, что очки сидят у меня на носу. Немая сцена. Татьяна не упускает случая, чтобы объявить меня дураком, который уже успел напиться, ор, крепкий мат. Внезапно получаю прямой в нос. Око за око, зуб за зуб, наношу оплеуху (легкую) по левой щеке Татьяны. Протяжный вой раненой волчицы, сильный удар в ухо. В голове шумит, однако тяжела рука Танечки. Откуда такая злоба?
