Книга Лабиринт Химеры - Антон Чиж

Выйдя из Императорской библиотеки, Ванзаров направился к Невскому проспекту, не оглядываясь и не вертя головой, что было бы простительно испуганному новичку, но недопустимо для чиновника сыска, который неплохо осведомлен о методах филерского наблюдения. Потому он обычно и не пытается их переиграть, а действует от обратного: делает вид, что не замечает слежки, и ведет себя естественно. В нужный момент это принесет результат. Филеры, убежденные в своей невидимости, будут не так тщательно следить за каждым движением объекта — и вдруг обнаружат, что он исчез, буквально растворился у них на глазах. Фокус не так чтобы трудный. Всего лишь быстрое движение в сторону от зоны наблюдения.

Он перешел на солнечную сторону проспекта. Час был не обеденный, многочисленные государственные чиновники и служащие частных контор еще не оставили служебных мест, но меньше от этого народу не становилось. Невский во всякий час полон гуляющими. Особенно когда долгожданное солнышко пригревает промерзшие дома, тротуары и души горожан. Публика на Невском разноликая и разношерстная: от мастеровых до аристократов. Среди них мелькают барышни, которые сбросили зимние шубки, нарядившись в светлые весенние платья. Они, как солнечные зайчики, расцвечивают серую толпу искрами радости. Какой мужчина не обернется им вслед, не сдвинет залихватски шляпу, присвистнув восхищенно, выражая восторг красоте, когда она того заслуживает. Впрочем, не все взгляды принадлежали барышням.

Каждому жителю столицы были известно, что кусок Невского от Аничкова моста до Знаменской площади был негласным местом променада особого рода джентльменов, которых женская красота не интересовала вовсе. Господа эти, именуемые «тетками», прогуливались не столько чтоб себя показать или воздухом подышать. В толпе они высматривали юных солдатиков, студентов или молодых людей без особого чина, готовых заработать без особых усилий. Об этой традиции знали все, включая полицию, но относились к ней как забавной достопримечательности, безобидной шалости. И правда, господа «тетки» вели себя исключительно мирно, не создавая скандала, лишь долгими взглядами задавая юношам простой и понятный вопрос. Несколько оценивающих взглядов и улыбок Ванзаров намеренно не заметил. Роскошные усы умели притягивать не только дам. Чрезвычайно неторопливо он шел в сторону Знаменской площади, надеясь, что время подходящее.

Тот, кого Ванзаров высматривал, ожиданий не обманул. Он был замечен еще издалека. Хотя господин в модном легком пальто мило беседовал с каким-то юношей богемного вида, это не помешало Ванзарову встать как раз у него на пути. Он первым вежливо приподнял шляпу.

— Господин Лисовский, рад вас видеть!

Встреча для названного господина стала легкой неожиданностью. Нельзя сказать, что он испугался. Чего бояться знаменитому балетному критику. Влиятельных друзей у него в избытке. Однако чиновник полиции даже в скромной одежде все же остается чиновником полиции. Тем более когда здоровается первым. Лисовский ответил дружеской улыбкой и шепнул что-то спутнику, отпуская его. Критик прекрасно помнил, что господин этот обладает хорошими манерами, не то что прочие полицейские, и вообще когда-то повел себя порядочно, как настоящий джентльмен. Так что нельзя быть невежливым с ним.

— Боже мой, Родион Георгиевич! Вот уж не думал вас встретить! Как приятно! — и он протянул тонкую холеную ладонь, которая ничего тяжелее пера не привыкла держать.

Ванзаров пожал ее бережно, как фарфоровую.

— Случайная встреча всегда самая приятная! — ответил он любезно. — Раз уж так мы столкнулись нос к носу, позвольте помучить вас и порасспрашивать о театральных новостях.

Лисовский был далеко не глуп и помнил, что господин полицейский, несмотря на простоватый вид, умеет хитрить не хуже отъявленного лиса, но вопрос казался исключительно безобидным.

— Какие же новости вас интересуют? Их так много, — сказал он.

— Ну вот, к примеру: что вчера случилось в Мариинском?

— А что там случилось? — удивился Лисовский. — Я был в театре, обычный спектакль.

— Ну как же, а разве скандал с примой…

— С примой? — опять переспросил Лисовский, не понимая, куда клонит полицейский.

— Конечно, насколько я слышал, госпожа Вольцева была объявлена в афише, но по какой-то причине ее заменили!

— Ах, это… — в интонации критика прозвучала вся брезгливость, на какую он был способен. — Какая она прима, что вы… Таких прим полные кулисы.

— Какая жалость, она мне нравилась, — сказал Ванзаров, старательно нагоняя печаль. — А что с ней случилось?

— Что и должно было! Неделю назад на репетиции по собственному упрямству она получила травму стопы. Николай Густавович[5] сказал, что снимает ее с премьеры. Она заупрямилась, дала слово, что к спектаклю будет готова. Ну, вот и результат: не смогла выйти на сцену. И поделом ей!

— За что же такая строгость к милой и невинной барышне?

— Милой? Невинной? — Лисовский был искренно возмущен. — Только вам скажу: дрянь отменная. Гадина, мерзавка и редкая сволочь! Да-да, не удивляйтесь слышать от меня такое. Я бы и больше сказал, да совестно… Способностей — ноль, только на связях пробивалась. Но связи связями, а если нет таланта, ничего не поможет.

— Вы мне просто глаза открыли, — сокрушенно сказал Ванзаров. — Как обманчива сцена. Разбили вдребезги мой кумир.

— Мне очень жаль, что нанес вам такой удар, но поверьте, Родион Георгиевич, выкиньте ее из сердца. Вольцева не заслуживает и сцену подметать.

— Да что же за преступления она совершила? Не могу поверить!

— Ну, вот вам, пожалуйста. Эта дрянь решила, что педагог Душинцев слишком к ней строг, видите ли, требует от нее слишком многого. Так она устроила интригу — и талантливого человека заставили уйти в отставку! Можете себе представить? Педагог, который вырастил плеяду балерин!

— Надеюсь, он не того… — Ванзаров выразительно провел пальцем по шее.

На него отчаянно замахали ладошками.

— Что вы! Бедняга уехал в Павловск и живет там, никого не желая видеть.

— Какой ужас! Когда это случилось?

— Года два назад, кажется…

— Только подумайте!

— И это еще что! — Лисовский оглянулся и приблизился к уху Ванзарова, обдав сильным цветочным запахом. — Она отбила у одной приятной дамы некое лицо, которое я не могу назвать вслух…