— В молодости вы были капитаном маленького суденышка под названием «Юдифь». Ваш корабль вместе с другими кораблями однажды зашел в испанский порт: Вашим людям требовался отдых, а кораблю — срочная починка. Тогда Англия не воевала с Испанией, все вы были просто моряками, плававшими в одних водах и подвергавшимися одинаковым опасностям. Вы попросили о помощи, вам помогли и обещали безопасность и сопровождение.
Дрейк стоял не шевелясь, Грэшем продолжал рассказ:
— А потом испанцы решили захватить английский корабль, а английских моряков — заточить или отправить на костер. Ваше судно являлось самым незначительным и неинтересным для испанцев из всей добычи. Вам удалось уйти от вероломных испанцев и с боем пробить себе дорогу домой. Но вас предали. Вас тогда обозвали трусом, якобы бросившим в беде товарищей.
В каюте воцарилось полное молчание. Теперь взгляды всех присутствующих устремились на Дрейка.
— Точно так же, — продолжал Грэшем, — и я оказался в положении «маленького лишнего суденышка», от которого решили избавиться, и меня предали, хотя я не знаю, кто именно. Меня назвали трусом, хотя я вел лодку под вражеским огнем, как и вас назвали трусом при всей вашей храбрости. Поверите ли вы моим словам, как бывший капитан «Юдифи», вернувший ее на родину? Поверите ли вы, что есть люди, пытающиеся обмануть вас и использовать, сделав моим палачом?
Несмотря на критическое положение Грэшема, его аналитическое мышление продолжало работать. Он старался подогреть самомнение и страшную подозрительность Дрейка, считавшего, что его всегда готовы предать. Кроме того, Дрейк только что обещал признать Грэшема опекуном Анны, а для человека, тщившегося разыгрывать настоящего джентльмена, весьма невыгодно нарушить свое слово. И все же Дрейку дали основания считать, будто Грэшем обманул его. Не письмо само по себе могло воспламенить гнев Дрейка, а то обстоятельство, что его мог провести какой-то мальчишка вроде Грэшема.
— Судите сами, сэр Фрэнсис, — вновь заговорил Грэшем. — Не требуется большого ума, чтобы подкинуть в наш багаж все, что угодно. Наши вещи свалены на палубе как попало. Неужели я, по-вашему, такой осел, чтобы разбрасывать столь опасные для меня письма? Кто может так поступить с письмом, представляющим собой его смертный приговор?
Грэшем на мгновение умолк. В каюте наступила мертвая тишина. Он продолжал:
— Вы не высадили меня на вражеском берегу. И ведь вам кто-то велел так поступить. Что же, тот, кто выступил против Уолсингема, потребовал также убрать меня с дороги? Разве человек не должен знать, кто хочет убить его? И можете ли вы быть уверены, что то же лицо не поступит с вами так же, как со мной?
— Никто не приказывает мне, Генри Грэшем, — заговорил наконец Дрейк. — Мне могут лишь предлагать. И никто не приказывал мне вас убивать. Я сам властен над жизнью и смертью людей на моих кораблях.
Дрейк принял решение с удивительной быстротой. Ясно было: Грэшем ему не по душе. Но Грэшем надеялся: еще больше ему не по душе те, кто пытался распоряжаться им самим.
— Хорошо ли вы знаете историю? — вдруг спросил Дрейк. Грэшем, уже привыкший к неожиданным поворотам и ходам мысли сэра Фрэнсиса, все равно не мог не удивиться — почему тот задал такой вопрос, когда решалась его судьба?
— Не хуже и не лучше своих коллег по колледжу, — отвечал он, стараясь сохранить хладнокровие.
— Вы, наверное, знаете, в старину у англосаксов правосудие было суровым и скорым, и при всей своей суровости действенным. Вы знаете о суде-испытании?
Еще бы! Одно из таких испытаний состояло в том, что человеку вкладывали в руку кусок раскаленного железа и заставляли пройти несколько шагов. Если рана заживала без осложнений, он считался невиновным, а если начиналось воспаление — виноватым. Не собирается ли Дрейк проделать с ним нечто подобное?
— Считалось, — продолжал Дрейк, — в таких случаях происходит Божий суд. Пусть же такой суд свершится над вами. Одно из моих небольших судов дало течь. Его залатали на острове, однако нам нужно решить, что лучше — уничтожить судно или рискнуть и отослать его домой. — Дрейк посмотрел на своего первого помощника: — Капитан Феннер! Подготовьте «Маргаритку» к отплытию в Англию. Отправляйтесь завтра. И подготовьте мне команду. Начните с этого пса-мятежника с «Неустрашимого», которого мы решили повесить. Думаю, нынешний капитан справится со своим делом. А вы, Грэшем, отправляйтесь на «Маргаритку». Я велю людям перенести туда ваши пожитки с «Бонавентуры». Если благополучно доберетесь домой, значит, Божий суд Вас Оправдал. В противном случае — вы были виновны.
— А девушка? — напомнил Грэшем.
— Я обещал уважать последнюю волю ее матери. Она будет под моей защитой, и вы останетесь ее опекуном. Только несколько недель, пока вы будете на борту «Маргаритки», я приму на себя ваши обязанности здесь. Вы же, если будет милость Божья, вернетесь в Англию.
«Может быть, и вернусь», — подумал Грэшем. На душе у него было неспокойно. Наскоро отремонтированный корабль, какие-то висельники на борту и опасное путешествие домой. И все же ему дали шанс. Все лучше, чем быть повешенным на месте.
Но Дрейк, очевидно, еще не закончил. Он повернулся к Ленгу и спросил:
— Вы закончили свое повествование?
— Я только что закончил рассказ о том, как вы доблестно захватили «Сан-Фелипе», — ответил тот. — Полный текст — у вашего секретаря. — Он украдкой посмотрел на Грэшема, видимо, опасаясь, что тот сейчас бросится на него.
— Значит, ваш труд завершен, верно? Вы можете оставить мне вашу рукопись, вы ведь, должно быть, не прочь вернуться домой? Я решил помочь вам. Вы тоже отправитесь на «Маргаритку» и будете стеречь этого молодого человека.
— Сэр! Это несправедливо! Я едва успел завершить мой труд… — Ленг не успел договорить. Лезвие ножа сверкнуло в воздухе. Нож вонзился в переборку, едва не задев ухо «историка».
— Я чую измену, — зло сказал Дрейк. — Мое тщеславие, мое желание запечатлеть этот поход лишило меня чутья. Но теперь я снова ее почуял. Пусть же дело решится между вами и вашим молодым другом. Кто виновен, а кто не виновен — пусть решит Божий суд на борту «Маргаритки».
Дрейк разразился хохотом. Теперь он сказал все и покинул каюту. Ленг схватил письмо и бегом бросился за Дрейком.
Потом Грэшем и Манион утешали Джорджа, умолявшего взять его с собой. Но едва взглянув на «Маргаритку», Грэшем решительно отказал ему в этом. Расставаясь с «Елизаветой Бонавентурой», Грэшем с грустью посмотрел на своего друга. Увидит ли он снова его жизнерадостное лицо?
Они успели лишь очень кратко переговорить с Джорджем.
— Я уверен, — сказал Генри, — кто-то приказал Дрейку не высаживать меня на берег. Дрейк ничем не побрезгует, если ему хорошо заплатить. Он всегда нашел бы что соврать Уолсингему, объясняя свой поступок. Пожалуй, его удивило, что кто-то решил еще и убить меня, а он так не договаривался.
— Тебе повезло — Дрейк посочувствовал тебе, — заметил Джордж.
