Он открыл ящик стола и смахнул туда маузер вместе с кобурой и ремнем.
— Ты, Капустин, у дверей постой… Нет, лучше не здесь — на солнышке погрейся. А Кузьма пусть на всякий случай квартирку товарищу подготовит. Свободные есть?
— Найдем, товарищ Буров, — ухмыльнулся Овчинников. — Самую наилучшую, матцевскую.
— Тогда идите пока, а ты, Ильин, пересядь на лавочку. И учти, она к стенке прибита, не оторвешь.
Глеб стер ладонью пыль с лавки и сел. Закинул ногу за ногу.
— Ломаешь комедию? — презрительно спросил Глеб, когда они остались вдвоем.
— Комедию? — задумчиво повторил Гаюсов. — Нет, для тебя это, пожалуй, несколько другой жанр. Пока — драма. Возможна и трагедия. Многое зависит от тебя самого.
«Револьвер у него прямо под рукой, — соображал Глеб. — Не успею. Даже если упасть на пол и рвануть его за ноги… Да и крюк на дверь накинут. Сложно».
Поплевав на пальцы, Гаюсов раскрыл папку и поднял холодно спокойные глаза на Ильина.
— Ты удивишься, Глеб, моей осведомленности насчет твоей жизни и деятельности в последние месяцы. Ты будешь поражен, пардон, неприятно поражен. Но такова моя служба… Да!
— Если ты, Буров, сможешь обойтись без словоблудия, я буду тебе признателен. Советую заниматься риторикой перед зеркалом, а мне твои…
— Ладно! — хлопнул по столу ладонью Гаюсов. — Буду лаконичен. Ты, я вижу, торопишься. Хотя туда, — он хмыкнул, — редко кто спешит…
— Опять? — Губы Глеба брезгливо покривились.
— Пардон! — Самолюбие Гаюсова было все же задето, глаза зло сузились. — Буду почти телеграфно краток. Итак, что у нас в папке? Первое: фантастические побеги Никифора Долматова из чекистских застенков. Что его спасало? Могущество Айлина-Ильина, рядового сотрудника АРА? Через верных людей мы узнали, что господин Шафрот понятия не имел о существовании какого-то Никифора. То есть всесилие АРА ни при чем. Зато Ильин, удивительное дело, может буквально все.
Гаюсов распечатал пачку «Катыка», поднес зажигалку к папиросе. Прикурил другую и бросил через стол Глебу: «Лови!»
Глеб словно и не заметил, хотя курить захотелось мучительно. Тонкий дымок, извиваясь, поднимался к лицу, раздражал обоняние.
— Ах, какие мы гордецы! — усмехнулся Гаюсов. — Слушай дальше. Как ты и предполагал, тебя обласкал Федор Долматов, наш великий политик… Коммунистическую щуку он бросил в реку, полную тупых карасей. У меня есть, правда, обрывочные, записи того, что политпропагандист Ильин внушал серому мужичью Атаманской дивизии. Например, такие речи: «Плевать на то, что советская власть отменила разверстку. Она хочет подкупить крестьянина, сделать сытым. А нам с вами важнее другое! Даешь Учредительное собрание! Даешь связи с мировой демократией!»
Глеб иронически зааплодировал. Гаюсов усмехнулся.
— Разумеется, на митингах ты выкрикивал лозунги малограмотного эсера Долматова. Но как ты их преподносил? Солдаты матерились. И задумывались: а может, Ленин прав? Так-то!
Он сунул недокуренную папиросу в бронзовую пепельницу, невесть как очутившуюся в этом сарае. «Возит с собой, что ли?» — подумал Глеб.
— Теперь о чекисте, которого спасли твои люди. Ануфриев и Красюк так и вились вокруг тебя. А я, невинная душа, поверил, что ты хочешь собственной рукой застрелить осквернителя семейной чести… Сплоховал, каюсь.
— Долго еще? — Глеб кулаком подавил зевок.
— Теперь недолго. Шуба. Что вздрогнул? Думаешь, я поверю, что ты — маньяк, сорвавший злость на этом замечательном сооружении из овчины? Ты и не заметил, конечно, что мои люди осматривали ее? Верно, они ничего не нашли, карманы ты успел очистить. А ведь вся она из карманов! Еще раз покаюсь: не придал внимания совпадению, что и ты, и чекистские листовки появились одновременно. А вывод-то на поверхности лежал, вот что обидно!
Гаюсов резко захлопнул папку, пепел из бронзовой тарелочки порхнул по столу. Он изо всех сил хотел казаться довольным своим монологом. Но Глеб видел: серовский следователь недоговаривает. Что-то ему было нужно, кроме признания. Что же?
— Как видишь, товарищ Буров имеет основания кое о чем поразговаривать с товарищем Ильиным. Не так ли?
Гаюсов забарабанил пальцами по столу. «Нет, — убедился Глеб, — твое спокойствие — показуха. Надо наступать!» Он потянулся и скрестил на груди руки.
— Разговор между Буровым и Ильиным не состоится, — сказал он. — Разговаривать всерьез могут лишь чекист Рудяков и дутовский контрразведчик Гаюсов.
«Плохо он, однако, владеет собой», — подумал Глеб, наблюдая, как расширились зрачки и сразу, на глазах, посерело лицо Гаюсова.
— Что-о? — громким шепотом протянул Гаюсов, — Да ты понимаешь ли, что теперь… Что теперь… У тебя же не стало и последнего шанса…
— Возьми нервы в кулак, Гаюсов, — посоветовал Глеб. — Выпей воды. И слушай. Теперь говорить буду я.
Байжан волнуется
Как и предполагал Ильин, Байжан решил проникнуть на уездную конференцию представителей киргизских волостей. Что привело сюда, в Уил, в резиденцию издыхающей банды Серова коренных жителей Киргизского края? Вряд ли верили они в непобедимость Атаманской дивизии и, тем более, в эсеровский рай, который обещал им Долматов. Причина была простой. Главы и старейшины почетных родов приехали в Уил в основном потому, что всякое людское сборище было для киргизов магнитом. Будь то ярмарка, которая регулярно проводилась в Уиле весной и осенью, будь то свадьба известного человека, будь то приезд знаменитого акына… Общение в пустынных краях ценится дорого. К тому же, хоть и сильно сомневались владельцы бараньих гуртов и верблюжьих стад в Долматовских посулах, все же надежды на благие перемены у богатых киргизов теплились. Хотелось и послушать, какими новостями полнится мир. В конце концов, рассудили они, что бы ни решила конференция, у киргиза всегда есть возможность откочевать подальше от опасных людей.
Одетые в расписные халаты из шелка и шерсти и остроконечные меховые малахаи, седобородые аксакалы рассаживались на устланном кошмами полу главной казармы. За столом на единственном в помещении стуле, изъявляя нетерпение, сидел Федор Долматов. Ему предстояло открыть конференцию, а затем уж передать слово Нурыбаю, интеллигентному киргизу, только что приехавшему из Семипалатинска. Поскольку он одинаково хорошо владел русским и киргизским, ему и предстояло стать рупором серовского реввоенсовета.
Киргизы, переговариваясь, затаскивали привезенные с собой кошмы и ковры, кое-кто уже разливал из кумгана чай, кто-то освобождал место для старейшины рода. У Байжана не было своей кошмы, не получил он мандата. Ему удалось проскользнуть между двумя родами, прибывшими на конференцию одновременно. Никто не препятствовал тому, чтобы он, ни к одному роду не присоединяясь, устроился между кошмами делегаций, плохо знавших друг друга. Долматов недовольно поглядывал то на все еще входящих, то на весело спорящих за пиалами делегатов и нервничал. Наконец он постучал ладонью по столу, и хотя его призыв к тишине мало кто услышал, откашлялся и встал. Но не успел и рта открыть, как из глубины зала раздался пронзительный возглас на киргизском языке: «Хватай комиссара! Два стада отнял, муллу арестовал! Хватай!»
