– Входите.
Глава двадцать седьмая. Рукопись «Начальник тишины»IV. Пустыннолюбие
* Дорога к пустыне проходит не через пространство, которое легко преодолимо для усердствующего, а через время. Если ты встал на дорогу, ведущую к безмолвному жительству, то по совести испытай своего внутреннего человека и познаешь, далеко ли еще тебе до благословенной пустыни. Иди и не отчаивайся.
* Если выйдешь из Египта и решишься идти через пустыню и если претерпишь ее скорби, то войдешь в землю обетованную. Разумей под Египтом мир сей, под пустыней – безмолвное жительство, а под землей обетованной – спасение души или святость. Итак, путь в землю обетованную лежит через пустыню. Иди же. Господь поведет тебя, если ты призовешь Его.
* Многие из отцов-основоположников монашества начинали свой подвиг с того, что в юности уходили в пустыню. Таково было горение их сердец и сила их произволения подвизаться о Господе. А мы, иноки последних времен, если и перед смертью след пустыни увидим, то и за это должны благодарить Господа. Ибо Он воздаст равную плату пришедшим в седьмой час и в одиннадцатый.
* Я заметил, что мне не хватает решимости идти в пустыню. Много раз я пытался убедить себя логически – и убеждал, но умозаключения не способны укрепить сердце. При отсутствии крепости духовной все доводы рассудка легко выдуваются ветром сомнений. Так я боролся сам с собой довольно долгое время, пока, наконец, ответ был найден. Ведь что подвигало отцов на уход в пустыню? Их души были исполнены (как бы наполнены до краев) желанием мироотречения, ради покаянного молитвенного уединения, ради собственного спасения, ради Господа. Вот этой‑то духовной наполненности, этой решимости как раз и не хватало мне. Выход тут такой: не пытаться убеждать себя логически, а духовно укреплять себя. Но как? – Заимствуя дух от духа писаний и наставлений святых отцов, еще и еще усиливая свою молитву, все более сосредоточиваясь на Исходе. Исход из мира сего предстоит каждой душе. Монах (уединенник) исходит из мира, дабы приуготовить себя, с Божией помощью, к грядущему исходу души из тела, исходу из жизни временной в жизнь вечную. Помоги мне, Господи, всегда помнить об этом, укрепи слабое сердце мое, Господи.
* Пустынник бежит от людей не потому, что он не любит их, а потому, что они ничем не могут помочь ему. Помочь может только Бог. Поэтому пустынник бежит от людей к Богу. А по закону преподобного аввы Дорофея, чем более люди приближаются к Богу, тем ближе по духу и сердцу они становятся друг другу.
* Идти долиною плача – это мое делание. Здесь я один, и никто не может помочь мне. Бог и я. Это делание между Богом и мной. Долина плача – место моего изгнания, область тьмы, выход из которой открывается не в пространстве, а в изменении моего сердца, моей души. Потому что долина плача – это и есть я сам, черный от грехов человек, спасти которого может только Бог и Его любовь.
* Мы проживаем всю трагедию и все торжество мира в своей собственной жизни. Это знают отшельники, и почти не догадываются об этом люди внешние, будь то монахи или миряне. Мы слишком обращены во вне, а надо бы во внутрь. «Внемли себе», – в этом начало нашей христианской философии и дела спасения. Внутри себя увидишь все мировое зло. Его победи, дав место в сердце свету Христову, нетварному свету.
* Уединение нужно для самососредоточения и самопознания. Молитва и очищение помыслов – для привлечения Света. А деятельность и жительство только во внешнем не созидают. Это – пустота, пыль на ветру, дым, который был, и вот нет его.
Глава двадцать восьмая. АнжелаДевушка вошла, скинула капюшон, и тут Влас узнал ее. Это была Анжела из краснопресненского притона. Он хорошо запомнил ее по фотографии в альбоме, который мамаша демонстрировала ему при первой встрече.
– Вы что на меня так смотрите? – испуганно спросила девушка.
– Вы случайно не Анжела?
– Анжела. А вы откуда знаете?
Нервы Власа не выдержали. Он стремительно рванулся вперед и, схватив девушку двумя руками за горло, прижал к стене.
– Нет, это ты скажи, откуда знаешь мой адрес?! – закричал он. – Ты что, по совместительству на мамашу и на благотворителей «Утренней Звезды» работаешь? Говори, или я тебя придушу!
У Анжелы брызнули слезы. Задыхаясь, она прохрипела:
– Я говорить не могу. Ты меня задушил, дурак.
Влас разжал руки.
– Говори.
– Ты, дурак глупый, – с интонацией обиженной девочки запричитала Анжела, – я жизнью рискую… Я ради Василисы. Если мамаша с Князем узнают, мне крышка! А ты меня душишь! – Анжела опять залилась слезами.
– Прости. Я не прав. Все, я больше тебя не трогаю. Толком объясни.
Девушка немного успокоилась:
– Я за тобой от нашего дома до твоего подъезда по пятам шла. Вот так и узнала адрес. Только подойти сразу не рискнула. Не хотела, чтобы меня кто‑нибудь вместе с тобой на улице видел. Потом внизу у подъезда бабушек расспросила, где ты живешь. Они сказали. Вот я и пришла… Василиса, до того как ее убили, несколько страниц из своего дневника вырвала и попросила, чтобы я их тебе отдала. Тут вот еще конверт с обратным адресом ее родителей в Иркутске, может, пригодится.
– Что ты говоришь!? Ее убили? – отшатнулся Влас.
– А ты что, мамаше поверил? Она тебе, небось, сказку про самоубийство рассказала? Ну да, – это официальная версия. Так и милиция с врачами записали. А только было все не так!
– А как?
– Вчера Василиса тебя ждала. Она мне все рассказывала, мы с ней подруги. А тут, откуда ни возьмись, Князь нагрянул, клиент особой важности. Она сначала сникла, а потом смотрю приободрилась. Я думаю: «Что будет? Что будет? Наверно, Василиска что‑то затеяла», – и точно. Приехал Князь. А Василиса выходит из комнаты и прямо Князю и мамаше говорит: «Все, не буду я больше проституткой! Это Христу боль приносит! А Он нас любит». Представляешь, так и сказала. Ну, мамаша да и девчонки, кто слышал, – все с катушек послетали. А Князь, как будто ждал такого ответа, спокойно так заявляет: «Пожалей маму с папой, доченька». Василиса вся покраснела, как вишня, подошла к Князю да как перекрестит его, да как крикнет: «Да воскреснет Бог и расточатся враги его!». Он аж весь взвился. Как вмазал ей кулаком, она в другой конец коридора отлетела. Мы с девчонками все по комнатам попрятались со страху, дрожим, потому что с Князем такие шутки плохо кончаются. Потом вроде все стихло. Тут ко мне Василиска прибежала трясется вся, но радостная такая, как победительница. «Вот, – говорит, – из дневника моего самое важное, отдай, – говорит, – Власу. Он поймет».
– Как она сказала?
– «Он поймет», говорит. А потом Василиса мне рассказала, что Князь в гневе уехал, а мамаша предупредила, что теперь ее, Василису, приговор ждет. Я Василиску спрашиваю: «Тебе что, жить надоело? Убежала бы, – говорю, – тайно». А она задумалась, как глянула на меня, словно до пяток огнем прожгла, а потом обняла ласково и говорит: «Я, Анжелочка, жить только начинаю. А тайно убежать мне никак нельзя. Влас меня выкупить хотел, а Божья воля иная. Мне Боженька лучший путь приготовил. От меня Боженька хочет, чтобы я как блудила открыто, так открыто и каялась, чтобы все наши девочки слышали». А потом помолчала и тихо так говорит: «Спаситель ради нас пострадал, и нам в Его страдании доля есть, сладкая доля!». Мне все-все ее слова в память врезались, как будто я их наизусть выучила. Потом вдруг Василиска в ноги мне повалилась. Я аж отпрыгнула. «Прости, – говорит, – меня. И не забудь. Потом сама все поймешь. Я на брачный пир иду, на чистое ложе, нескверное, смертное. За свою и твою тишину, – так и сказала. – Я, Анжелочка, пострадать хочу, пострадать за Христа Страдальца». Сказала и выбежала. А я ничего понять не могу. И страшно мне, и радостно. Вот, думаю, убьют они ее или искалечат, но зато, как она Князя с мамашей сделала. Не видать им больше Василиски. Живой она им не дастся. Все! Вырвалась на свободу птичка!
