Хозяин магазинов «Забей!», подполковник в отставке, бессонно мотается по квартире, казнимый любовью, ревностью, отчаянием.
И застывает, как вкопанный. Ему внезапно приходит в голову, что он – со всеми подробностями – помнит изумительное лицо Лолиты, ее роскошное тело, но не может вспомнить характер, душу.
Он делал все, чтобы она жила без особых забот. Предложил не работать, сидеть дома – не согласилась: скучно. Что ж, решил он, нет проблем, и нанял приходящую домработницу. Заявила, что собирается родить не раньше, чем в тридцать, – слова против не сказал, хотя зубами и скрипнул: ему так хотелось ребенка! Он, как мог, старался исполнять любую ее прихоть.
Но разговаривать им, по сути, было не о чем. Он с трудом находил тему, которая бы ее заинтересовала. А она была равнодушна – и не скрывала этого – к его работе и увлечениям. У нее была своя, совершенно отдельная жизнь: машины, драгоценности, рестораны, шмотки.
– Послушай, зачем тебе работать на какого-то дядю в этом «Эрмитаже»? Контора сомнительная. Давай будешь экономистом у меня, – предлагал он. – Мне нужен свой человек.
– Я и так вижу тебя каждый день, – возражала она. – Когда муж и жена всегда вместе, это скучно.
Скучно – было любимым ее словом, и она повторяла его частенько.
После ее смерти остались шубы, всевозможные куртки, платья, блузки, брюки, целая куча футболок, водолазок и свитеров, туфли, сапожки и прочее, и прочее. Два огромных зеркальных шкафа, набитых барахлом.
Она до сих пор, неживая, несуществующая, остается для него загадкой. Ради нее, семнадцатилетней девчонки, только-только окончившей школу, он ушел от жены – дети были уже достаточно взрослыми. Ради нее все эти годы – без малого одиннадцать лет – существовал…
Этот вопрос сводит его с ума.
Королек
Хозяйку ювелирных магазинов я представлял себе по-разному. Закрывал глаза – и видел толстенную бабищу, увешанную рыжьем и брюликами… Нет, вряд ли Француз на такую позарится, при всей его всеядности.
Тогда воображение подкидывало другой портрет: худощавая, жилистая, спортивная, с мальчиковой стрижкой…
Сегодня наблюдаю ее воочию.
Но сначала приходится контактировать с ее телохранителем, который – на глазах прохожих – невозмутимо шмонает меня, после чего, буркнув нечто маловразумительное, разрешает залезть в монументальный белый «лексус». Сам устраивается сзади.
Она сидит за рулем. Бледно-бежевая куртка с опушенным мехом песца капюшоном, коричневые брюки. Ей откровенно за сорок. Довольно крупная, в меру полноватая. Длинные светлые волосы. Лицо смертельно уставшей от славы, но все еще привлекательной актрисы. Почти невозможно поверить в то, что под этой обольстительной оболочкой кроется железная леди.
Костецкая окидывает меня оценивающим взглядом. И, кажется, остается довольна увиденным.
Спрашиваю:
– Мы можем поговорить наедине?
Она скользит по мне испытующим взглядом блекло-голубых размытых глаз и приказывает охраннику:
– Постой на улице.
Она произносит эти слова тоном хозяйки, но у меня почему-то возникает ощущение, да что там, убеждение, что она с телохранителем спит. Возможно, ей просто надоело крутить любовь с самонадеянными коллегами-буржуями в жестокосердном мире денег и власти. Гораздо комфортнее с таким простым мужиком, который смотрит на тебя снизу вверх, как на богиню.
Охранник кашляет, как бы прочищая горло: показывает женщине, что он сердит. Но не решается перечить и выбирается из машины, хлопнув дверцей. Похоже, ревнует. Надо же, второй Колян выискался. Дурашка, нашел к кому ревновать. К человеку, который наполовину умер. А то и на две трети.
Снова без обиняков рассказываю о звонке.
– И вы полагаете, – усмехается Костецкая, – что вам позвонила я – или некто по моей просьбе? Предположим, вы угадали… И?.. Неужто надеетесь, что я вот так просто-напросто возьму и расколюсь? Тогда вы очень наивный человек. Но, увы, это сделала не я – хотя бы потому, что в прошлую субботу впервые узнала о вашем существовании.
– А кто мог позвонить?
– Спросите что-нибудь полегче… Послушайте… Как вас зовут?.. Ах, да, Королек. Послушайте, Королек. Я понимаю, что каждый человек – для себя – пуп земли. Но не надо думать, что все прогрессивное человечество озабочено только одним: как бы натравить Королька на Француза.
Начинаю медленно и неуклонно сатанеть.
– Значит, вам ничего не известно?
– Значит, так, – голос бизнесменши твердеет. – И давайте закругляться. Мой охранник, наверное, уже окоченел. Это мы с вами сидим в тепле, а он – в одном костюмчике – торчит на холоде.
Отворяет дверцу и командует охраннику:
– Залезай.
Он шумно протискивается в машину и застывает позади нас, похоже, не думая и не дыша. Мое бешенство разом проходит, точно парень отнял его.
– Вы жалеете охранника, – в моем голосе звучит мягкая укоризна. – А у меня погибла жена, самый близкий человек. И вы отказываетесь мне помочь.
В общем-то, совсем не собираюсь ее разжалобить, эти слова (довольно-таки банальные) вырываются у меня невольно. Но повисает тишина, а слабое сопение охранника за нашими спинами как будто добавляет ей человеческого тепла.
– Убедили, – почти нежно усмехается Костецкая. – Я была уверена, что меня уже ничто не проймет, жизнь отучила от сантиментов. Оказалось, еще способна на сопереживание… Ладно, готова помочь. Но что я могу сделать?
– Покопаться в памяти и…
– Не надо держать меня за дурочку, господин Королек, и повторять одно и то же. Рада бы, да не получается.
Она проводит кончиком языка по своим красивым, бледно накрашенным губам, но в этом нет ничего нарочито эротического: она размышляет.
– Поступим так. Я досконально просмотрю свою записную книжечку и позвоню вам. Пожалуй, даже сегодня вечером. Возможно, нам придется еще раз встретиться… Вы не против? – как бы по привычке кокетничает она.
И я снова слышу сдержанное сопение (или вздох) телохранителя.
На этот раз это сопение кажется особенно искренним, идущим от самого сердца.
Костецкая звонит около полуночи. Извиняется, что поздно беспокоит и заявляет, что готова встретиться завтра.
Засыпаю с немалым трудом.
Проснувшись в утренней полутьме, ощущаю необъяснимое волнение и босиком подхожу к окну. За ночь выпал снег. Ощущение зимы, Нового года, который я бесконечно люблю, невероятное. Напрочь забываю, что на дворе начало ноября. Стыдно сказать, во мне пробуждается слабенькая надежда. На что – знать не знаю, но беспокойство растет…
