Чтобы закончить разговор на тему национального вопроса (закончить лишь временно: конец восьмидесятых стал периодом окончательного созревания множества национальных конфликтов по всей стране), скажу, что все-таки существовали два примера, не вписывающиеся в мою теорию. В Тбилиси, в командовании округа, служил генерал Дабижа-Казаров, молдаванин, прозвище которого – «Добежи до казармы» – мы знали от знакомых телефонистов. У нас в полку молдаван было довольно много. Ребята в основном деревенские, они своей удивительной неторопливостью производили сильное, хотя, возможно, и обманчивое впечатление. Так что для нашей компании генерал-молдаванин представал фигурой абсолютно экзотической. Когда он уехал (кстати, по-моему, после распада Союза он стал большой фигурой в армии независимой Молдовы и принимал активное участие в приднестровской войне 92 года), его сменил не менее загадочный персонаж: генерал-узбек по фамилии Исмаилов!
Что же касается подполковника Андреева, то причины нелюбви к нему были иными. Замкомандира полка производил впечатление человека желчного, вечно всем недовольного. Классический мизантроп – я бы так его охарактеризовал, если бы не знал его чуть лучше, чем все остальные солдаты и сержанты. В личном общении он раскрывался совершенно неожиданно, мог оказаться и внимательным, и смешливым, и даже трогательным. Но в повседневности почему-то предпочитал прятаться под маской эдакого Кощея Бессмертного. Он, кстати, очень на него походил! Но у меня с ним никогда конфликтов не возникало. Более того, когда однажды я запорол ему контрольную, сам подполковник Андреев нашел блестящий выход из положения. Я, видимо, накануне с ребятами перебрал лишнего и отчего-то решил, что танковый батальон, ведущий бои с войсками НАТО где-то в германской глубинке, лучше всего разместить прямо в озере.
– А почему у тебя танки в воде? – спросил меня замкомандира полка, внимательно рассматривая свою – или мою – работу.
Я понял, что сел в лужу. Символическое обозначение танков действительно находилось ровно посередине какого-то немецкого водоема. Причем суши вокруг было предостаточно. Ничего, кроме невразумительного мычания, в голову не шло.
– Так, хорошо, – сосредоточенно сказал Андреев. – Ничего не исправляй. Это будут – плавающие танки!
– Амфибии? – ухватился я за показавшийся мне весьма удачным вариант.
– Ну, скорее это будут БРДМ. Вроде как здесь мы организуем стремительный бросок в тыл противника. В общем, я придумаю, как это подать!
Согласитесь, разве можно было после этого не испытывать к такому командиру уважение? И хотя нашу теплую компанию замкомандира недолюбливал и старался при каждом удобном случае поставить на место, в отличие от ребят, я на него не обижался. Положа руку на сердце, он ведь был прав!
Ожидание очередного Дня Советской армии и Военно-Морского флота в полку оказалось подпорчено. Один из немногих в нашей части представителей Прибалтики, литовец по фамилии Ширвинскас, организовал преступную группу, в состав которой помимо него самого входили еще двое узбеков. Злоумышленники проникли на склад длительного хранения наших соседей-вертолетчиков и пытались умыкнуть несколько офицерских бушлатов. Рядовой Ширвинскас заранее готовился к дембелю и через полгода собирался отбыть на родину при параде. Офицерский бушлат, на самом деле, был очень удобным предметом гардероба, а уж летный – тем более: теплым, даже красивым.
Когда его украшали дополнительно – золотыми позументами, например, ни одна деревенская девушка не могла устоять перед шармом его обладателя. Так выглядела теория.
Летный офицерский бушлат
На практике группу Ширвинскаса взяли с поличным. Они попались на глаза караулу прямо во время развода постов. Поскольку время стояло предпраздничное, к вопросам дисциплины внимание проявлялось повышенное, так что дело решили на тормозах не спускать. Расследование, проведенное представителями военной прокуратуры, завершилось столь стремительно, что под самое двадцать третье февраля в полку уже состоялся суд. Заседание проходило на улице, прямо перед входом в казарму вертолетчиков. Этим демонстрировалось особое желание нашего артиллерийского полка искупить вину своих несознательных представителей перед коллегами. Вертолетчики хоть и жили с нами в одном здании и выглядели, честно говоря, какими-то квартирантами, формально они являлись самостоятельной войсковой единицей, со всеми вытекающими из этого правами. Поэтому решено было еще раз подчеркнуть, что противозаконные действия в отношении боевых товарищей безнаказанными не останутся. К тому же в полку просто не существовало помещения, в котором могли бы уместиться все сразу. Даже клуб и столовая не могли бы вместить столько народу одновременно.
Скамью подсудимых и лавочки для членов суда поставили на заасфальтированный пятачок перед дверями вертолетной казармы, а зрители сидели на травке[1]. Сам суд оказался столь же быстротечным, что и следствие. Ширвинскасу и его узбекам влепили по два года дисциплинарного батальона. Причем, по существовавшим тогда правилам, после истечения срока наказания им надлежало продолжить службу, так что дембель для них отодвигался далеко и надолго.
Мы выслушали приговор и отправились на репетицию. В «Том самом Мюнхгаузене» говорили: «Сначала намечались торжества, потом – аресты!» У нас вышло наоборот: сначала – аресты, а потом – торжества. Уже завтра нашу группу ждал дебют в городском Доме офицеров. Причем сразу – двумя выступлениями. Днем планировался торжественный вечер в честь праздника. Это звучит странно, но это было именно так: торжественный вечер в честь 23 февраля начинался около полудня. Выступили представители командования, кто-то от ветеранов, кто-то от женщин, потом на сцену вышли мы и отыграли несколько песен. Специально для этого концерта готовилась новая песня под названием «Восемнадцатый год», Олег написал музыку, я – текст. Также в программу вошло несколько «патриотических канонов», и под конец ребята спели «Шестое августа», вроде не по теме, но с идеологической точки зрения верно.
Зато вечером в Доме офицеров мы оторвались на всю катушку. Играли ребята на совесть. Два часа пролетели в один миг, с десяток песен были производства нашего музыкального «Филиала», и что особенно приятно – их принимали лучше всего. Я перемежал музыкальные номера каким-то несусветным трепом, зажигая собравшуюся публику: молодых офицеров, их жен, но в основном учащихся старших классов школ и техникумов Кутаиси. По ходу вечера я обратил внимание, что рядом с Толиком, который сидел на скамейке у окошка (он в тот вечер помогал готовить аппаратуру), все время ошивался какой-то мужичонка. В конце концов он уселся с ним рядом и начал что-то шептать Толику на ухо. Позднее выяснилось, что разговор шел обо мне.
– Слушай-ка, а ты этих музыкантов знаешь? – спросил мужичонка.
