2
Однажды к нему подошли. Случилось все это не так, как он думал, а буднично, серенько, просто до ужаса. Он вылез из машины и направлялся, как обычно, к «Белой Лошади», уговаривая себя, что пропустит рюмочку после тяжелого дня в библиотеке и сразу же поедет домой, и тут сзади кто-то легонько покашлял. Фишбейн оглянулся. Всего человека, который только что покашлял у него над ухом, он поначалу даже не разглядел: настолько поразительными были мертвые, белые глаза, уставленные на него.
– Здравствуйте, Григорий Олегович, – негромко сказал незнакомый мертвец. – Позвольте составить компанию. Выпьем?
Странное предложение «составить компанию» вывело Фишбейна из равновесия.
– Какая компания? Мы незнакомы. – И он перешел на английский.
– Вот я и хочу познакомиться, – ответил мертвец с легким русским акцентом. – Меркулов. Сергей Станиславович. Просто Сергей. Да вы проходите, не стойте, затопчут.
Чувствуя, как он весь покрывается мурашками, Фишбейн неестественно большими и уверенными шагами прошагал через терпко пахнущую спиртным комнату прямо к тому столу у окна, за которым Дилан Томас когда-то осушил свою последнюю в жизни бутылку.
– Уютное место. И вид неплохой, – пробормотал Сергей Станиславович по-русски. – А главное, всем здесь на всех наплевать.
Делая вид, что и ему наплевать на приставшего собеседника, Фишбейн заказал пива, бутылку коньяка, кувшин ледяной воды и, чувствуя, что левая рука начинает отвратительно дрожать, быстро выпил. Мертвые белые глаза наблюдали за ним без малейшего любопытства. В трактире зажгли свет, и весь он стал темно– и светло-пурпуровым.
– А я ведь голодный. Пожалуй, поем, – сказал вдруг Меркулов. – Эй, парень! Меню!
Подошел официант, принял заказ. Фишбейн молча пил, пока перед его соседом расставляли тарелки с салатом из морской капусты и водорослей, блюдо с двумя огромными, ярко-красными омарами, кружку с пивом, доверху наполненную пушистой лопающейся пеной.
– Григорий Олегович, отвлекитесь на минуту от своих политических предубеждений, – негромко, не меняя выражение лица, попросил Меркулов. – Вы сами видите, во что превращается вся ваша жизнь. И мы это видим. Мы вам соболезнуем.
– Подите вы к черту!
– Расплывчатый адрес, – заметил Меркулов. – Давайте без шуток. Вы каждый день отправляете в Ленинград письмо. Бывают дни, что и по два письма. Содержание этих писем нам известно. К большому сожалению, оно поражает своим однообразием.
– Вы что, все от корки до корки читаете?
– Практически да. Ведь работа такая. Что вы собираетесь делать?
– Оставьте меня! – Фишбейн весь затрясся. – Сотрудничать с вами не буду. Напрасно стараетесь.
– Детективов насмотрелись. – Меркулов с хрустом сломал щипцами хрупкую спину омара. – Дурацкая у вас в Америке пропаганда: все по верхам, лишь бы напугать человека. Времена изменились, Григорий Олегович. Другие времена. И Сталин – покойник. И Гитлер – покойник. Вот вы же ведь были в Москве. Разве плохо? И женщина ваша… Евгения… как ее? Белова Евгения, да? Она разве вас испугалась? Нисколько. Свободу почуяли люди, свободу. Великая штука – свобода.
– Зачем я вам нужен?
– А фокус хотите? – Меркулов прищурился.
Фишбейн не успел удивиться. Меркулов положил на красную бумажную скатерть монетку и быстро накрыл ее стаканом. Потом так же быстро приподнял стакан: монетки на скатерти не было.
– Вот так и с людьми. – Он вздохнул. – Точно так же. Откуда вы знаете, что с вашей дамой?
Фишбейн приподнялся и, перегнувшись через стол, схватил Меркулова за галстук.
– Что с ней?
Меркулов спокойно разжал его руки:
– Да что с ней? Пока ничего. Живет себе женщина. Все с ней в порядке.
Фишбейн опустился обратно на стул. Вытер мокрый лоб ребром ладони.
– Я получу визу? – хрипло спросил он.
– Да это же мелочь! Ну, визу. Подумаешь? Конечно, получите. Все получают.
– Вы можете мне обещать?
– Обещать? – Меркулов поморщился. – У нас обещают одни пионеры.
– Иначе я шагу не сделаю, слышите?
– Зачем вам мое обещание, а? Вы разве мне верите?
– Я вам? Не верю!
– Вот видите? А еще просите клятв! И мы вам не верим, и вы нам не верите. Глядишь, это нам и поможет в работе.
Фишбейн резко отодвинул от себя рюмку.
– Я вам не сказал, что я буду работать.
– Да что за работа? – Меркулов вздохнул. – Смешно говорить! Я вот вам покажу. – Он достал из кармана фотографию и через столик поднес ее к самым зрачкам Фишбейна. – Помните этого господина?
На маленькой тусклой фотографии Петр Арсеньевич Ипатов был запечатлен сидящим на пологих каменным ступенях, скосившим глаза налево и туда же, налево и вниз, повернувшим голову, отчего у него сильно вспухла складка подбородка. Даже на этом тусклом изображении видно было, как он постарел.
– Узнаете? – спросил Меркулов. – Безруков. Никита Матвеевич, так?
Фишбейн удивился:
– Никита Матвеевич?
– Что? Разве не он? – усмехнулся Меркулов.
– Ипатов, – сказал Фишбейн сухо. – На снимке Ипатов.
– Конечно, Ипатов! Спасибо за правду. Ведь вы с ним работали, верно? В Германии. Отличный хирург был. Так все говорили.
– Он умер?
– Ну, скажете, «умер»! Ничуть он не умер, а жив и здоров. И, кстати, живет совсем неподалеку.
– В Америке?
– Америка очень большая земля. Живет на Кейп-Коде. Бывали там раньше?
– Однажды с женой.
– Местечко хорошее, – одобрительно заметил Меркулов. – Мы с коллегами неподалеку от Фалмуса в прошлом году рыбку ловили. Клюет лучше нашей. Так вот этот самый Ипатов живет в городишке по имени Сэндвич. Там мельница, кстати.
– При чем здесь вдруг мельница?
– А все перемелется! Даже мы с вами.
– Умеете вы вербовать! – Фишбейн усмехнулся. – Флейтистом вам быть! Все дырочки знаете, дуете правильно. Ипатов зачем вам?
– Да так. Для коллекции. Он был в Аргентине, а это не Сэндвич. Недавно вернулся. И служит священником. Что вы удивляетесь? Это случается.
Фишбейн хотел спросить про Нору Мазепу, но промолчал.
– Вернулся с женой, она вроде больна. – Меркулов поморщился. – Очень больна.
– Зачем они вам? – спросил грубо Фишбейн.
Меркулов, не отвечая, отодвинул от себя блюдо с остатками раскромсанного омара.
– Поедете с ним повидаться, Нарышкин? – Он вытер рот красной бумажной салфеткой. – Решайте. Советская виза в кармане.
