Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Ночь, вопреки ожиданиям, проходит спокойно. Карманова, получив необходимые уколы и очередные запреты-наставления, мирно проспала всю ночь.
Утром, померив обязательную температуру, она пытается перелезть через бортик. Но левая рука за бортик не хватается, а левая нога не поднимается.
Эх, тетка… К чему тебе теперь срочная оптовая закупка по выгодным ценам?
Резвая женщина – частный предприниматель сорока трех лет. – наполовину парализована. Но пока еще может контролировать естественные отправления, то есть ходить на судно – с облегчением обнаруживает сиделка Таня.
Теперь Карманова лежит, вывернув голову в сторону и приклеившись к моему лицу немигающим взглядом.
К вечеру оказывается, что ее парализовало уже полностью. Карманову увозят в реанимацию.
На следующий день узнаем от сиделки Тани, что ночью Галя Карманова умерла.
* * *
Мои стекла со срезами (гистология которые) отправились на исследование в место с более совершенной аппаратурой. В этот… как его… помню, что на букву «бэ». Блохин? Бакулев? Бурденко? Боткин?.. Мнемонический метод в помощь: «Туда, где бурда, запомнила? – говорю я себе. – Туда, где бурда». В лабораторию института им. Бурденко.
Итак, стекла, как отправились «туда, где бурда», так и прибыли оттуда ни с чем. Врачу института мало данных. Нужно везти весь препарат, описание операции, анализы и МРТ-снимки.
А историю болезни, равно как и снимки МРТ, выносить из здания клиники запрещено. И с возвратом тоже запрещено. И под расписку нельзя. Но Илья Вениаминович искренне хочет мне помочь. Что же делать? Можно отсканировать/скопировать нужные страницы. Вот только ксерокс в отделении не работает, какая жалость. МРТ-снимки и выписки можно сфотографировать. И в отделении даже есть фотоаппарат. Но у него сели батарейки, какая жалость.
Ерунда, конечно, полгоря – не горе, один-два дня можно подождать, но в очередной раз откладывать развязку очень не хочется. К счастью, меня навещает друг, который почти никогда не расстается с фотоаппаратом. Фотосъемка, скачивание на флешку, распечатка.
Неведомый результат, приближаясь, делает еще один маленький шаг.
Завтра, завтра определится качество моей дальнейшей жизни… а может быть, и сама возможность продолжения этой жизни.
Каждый вечер, лежа в темной палате, я смотрю сквозь потолок в небо. Как со дна колодца. Туда, где из града золотого наблюдает за созданным Им миром Сущий Вседержитель.
«Я знаю, Господи, что моего мнения никто не спрашивает. Я знаю, что все происходит так, как надо. Причем всегда.
Я все равно хорошо себя чувствую. И даже очень хорошо себя чувствую. Голова, конечно, болит. И швы, конечно, тянут. Но в легких ведь чисто? Там же нет метастазов. Ну вот! А еще – у меня внуки будут. Скоро. И белый цветник на даче не сделан. А? Как думаешь, Боже? А впрочем, воля Твоя…»
Дальше меня срубает снотворное – в отделении феназепам выдают каждому желающему.
Филемон и Бавкида
В нашей палате живет мужчина. Здесь он ест, спит, умывается, бреется, помогает чем может сиделкам и делится с курящими сигаретами.
Это – Георгий, муж Антонины. Отставной военный и его жена, заслужив небольшие пенсии от государства, уехали жить в деревню. Там они завели хозяйство и приготовились наслаждаться свежим воздухом и натуральными продуктами.
В один черный день Антонина нагнулась за ведром (кабачком, лопатой, куском сена) и свалилась. Я, честно говоря, не стала интересоваться, каким образом Георгий довез свою жену до Склифа. Думаю, что не слишком это было просто, учитывая, что их деревня находится в 400 км от Москвы.
Врачи уложили Антонину в палату на неделю – для симптоматического лечения и подготовки к операции. Вставать запретили. Георгий остался с ней – вместо сиделки. Первые три ночи он НЕ ЛОЖИЛСЯ СОВСЕМ. Спал сидя, облокотившись на спинку стула и положив голову на руки. Через три ночи, вняв уговорам сиделок, Георгий стал спать не на одном стуле, а на трех, выстраивая их в рядок в проходе между кроватями.
Антонина – почти в себе, понимает речь, связно разговаривает. Иногда у нее бывают короткие громкие заскоки – тогда она плачет или кричит. На кого? Конечно, на своего мужа. Георгий переносит ее крики с поистине ангельским терпением. «Ведь это же не она, не Тонечка, бунтует, – говорит он мне, иногда присаживаясь рядом. – Это болезнь».
Каждое утро он умывает свою жену, причесывает ее и начинает урок. Урок памяти. Георгий спрашивает: как ее зовут, как зовут детей от первого брака, заставляет вспоминать, какое сегодня число, день недели, сколько лет детям, когда их дни рождения. Антонина послушно отвечает – помнит почти все. Несколько раз в день она начинает распевать революционные песни про молодого бойца, про каплю крови густой и про орленка. После смерти Кармановой я слушаю Тоню с удовольствием – какое счастье, что она не порывается встать, как хорошо, что она не шипит, а внятно и громко поет.
Когда Тоня хочет в туалет, она либо смеется, либо плачет. Георгий хватает судно и начинает уговаривать жену облегчиться. Антонина капризничает, но потом затихает, делает всё – как надо, и все – довольны.
После недели, проведенной в постели на медикаментозной поддержке, Антонину забрали на операцию.
Сама операция вроде бы прошла успешно – пациентку разбудили, выкатили из операционной и начали не давать спать. А она взяла – и умерла. А врачи взяли – и оживили. А она взяла – и «выдала» инфаркт. Миокарда который. И лежит теперь вся в трубках. Живая. Но без сознания.
Все это нам поведал серо-белый Георгий, придя за вещами. «Ничего-ничего, – сказал он напоследок дрожащим голосом. – Вот теперь все будет хорошо. Я это чувствую. Я верю. Очнется Тонечка, поправится. Я ее к травнику хорошему отвезу. И все будет в порядке».
Больше Георгий к нам не возвращался. А на кровати Антонины поменяли белье и поселили туда новую больную.
* * *
Наконец-то. У меня в руках долгожданная Главная Бумажка с окончательным приговором.
«Следы… фрагменты… реактивные изменения… имеются комплексы клеток, идентифицировать которые не представляется возможным. Убедительных данных за наличие злокачественного опухолевого процесса не выявлено, однако 100 % отрицать вероятность дальнейшего развития опухоли нельзя».
Далее приписка: «Возможна попытка иммуноцитохимического исследования».
Проще говоря, не сделать ли еще пункцию мозга?
Не могу, используя общепринятые штампы, сказать, что «у меня внутри все заледенело», «я почувствовала себя опустошенной», «стали путаться мысли», «закатились глаза», «опустились руки», и проч. Нет. Мне стало уныло-уныло. Как внутри пыльного мешка.
Зажав в руке бумажку с надписью «микроскопическое исследование», я вышла в коридор. Десять кругов быстрым шагом. Пока больно не застучало в голове. Пока серая унылость не пропала.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
