А мысли Валентина, стоило ему миновать калитку, устремились, подобно выпущенной на волю птице, к их привычному предмету, и Хоу с его проповедями был тут же забыт.
Глава 8
Эдемский сад
Ранним утром, не успела роса сойти с залитых солнцем лужайки и кустов подле дома семейства Амьен, смуглолицый молодой человек с ястребиным профилем поспешно устремился по траве туда, где у самого входа в заросшую шиповником аллею стояла, чуть дрожа от беспокойного возбуждения, девушка с рыжими локонами.
– Они в саду? – спросил Хоу, приблизившись. Гертруда кивнула, едва удержавшись от смеха, и добавила:
– Мы можем войти. Они будут кружить по тропинкам, не замечая ничего вокруг.
– Будь по-вашему, – ответил Хоу. – Я буду прогуливаться вместе с вами, следуя за ними по пятам, как Мефистофель за Фаустом и Маргаритой. Вы заслуживаете лучшей доли, чем Марта[25], но я постараюсь справиться со своей ролью как можно добросовестнее.
В эту минуту своим длинным худым лицом и насмешливым выговором он и впрямь очень напоминал Мефистофеля.
Между тем в глубине сада в окружении зарослей кустарника стояла другая пара. Девушка была полнее и царственнее, а молодой человек – худощавее и изнеженней.
– Мисс Грэй, – говорил молодой человек, – позавчера вечером на балу я спрашивал вас кое о чем. Вы мне не ответили, но то, что вы сказали тогда, дает мне смелость задать мой вопрос снова. Вы позволите?
– Мистер Амьен, – мягко ответила Кэтрин, – стоит ли сейчас говорить об этом?
– О чем же еще говорить, как не об этом! – горячо возразил Валентин. – В целом мире нет больше ничего, о чем стоило бы говорить. Когда я смотрю на небо, облака ждут вашего ответа; когда я опускаю глаза на землю, трава и цветы трепещут в ожидании. Для нас с вами не существует более ничего, ровным счетом ничего на свете. Могу ли я наконец назвать это по имени?
– Погодите, давайте еще пройдемся, – сказала Кэтрин, отважно поднимая глаза. На ее лице было написано сильное волнение. И они двинулись по тропинке.
– Как переменился Люсьен! – говорила тем временем Гертруда, обращаясь к Хоу. – Кажется, он только что открыл новую страницу своей жизни.
– Полагаю, прежняя была лишь разукрашенной обложкой, – сказал Хоу. – И все же я согласен с вами. Он выглядит здоровее и уже не так сильно напоминает принаряженный скелет. Кстати, вам не приходило в голову, что кому-нибудь из моих собратьев по цеху стоило бы взять интервью у выдающихся скелетов и привидений, лучших в профессии, так сказать, – у тех, которые являются почтеннейшим семействам. В мертвый сезон (именно в мертвый, когда же еще) они могли бы устроить призрачную забастовку – и тогда можно было бы написать репортаж “прямо сейчас с места событий”. Заметка, конечно, начиналась бы с чего-то вроде “Кладбище Кенсал Грин являет сегодня картину непривычного омертвения и т. д. Все вокруг буквально кишит привидениями и т. д.” У меня, несомненно, задатки блестящего редактора и огромное множество оригинальных и прибыльных идей, если бы я только сумел открыть ту самую новую страницу, о которой вы сейчас упомянули.
– Сейчас вы, напротив, листаете старые, – сказала Гертруда, испытующе глядя на Хоу, прячущего замешательство под очередной порцией чепухи. – Почему вы паясничаете, как в былые времена? Вы уже не делитесь со мной тем, что вас беспокоит.
– А вы знаете, что меня беспокоит? – нерешительно, почти угрюмо ответил он. Хоу был глубоко взволнован тем, что она так проницательно читает его мысли, ведь совсем недавно он и в самом деле мечтал восстановить их прежнюю дружбу. В первые минуты, когда он так внезапно снова оказался рядом с ней, воспоминания о прошлом вспыхнули в его душе, он отогрелся и размяк. Но теперь к нему вернулась его стальная осмотрительность, и он сказал себе: “Через несколько лет это доброе дитя влюбится и выйдет замуж, а ее славному избраннику останется лишь презирать меня за такое легкомыслие. Мне стоило бы убраться из ее жизни так тихо и незаметно, как только возможно… Именно так следует поступить, и я постараюсь захотеть этого”. Но он лишь нацепил на себя обычную шутовскую маску, которую считал наиболее подходящей в данных обстоятельствах.
– У вас определенно что-то на уме, – настойчиво сказала Гертруда.
– Очень рад это слышать, – ответил он. – Ведь есть шанс, что оно проникнет внутрь.
Между тем Валентину требовалось все больше усилий, чтобы выдерживать затянувшееся молчание Кэтрин. Гуляя, они вышли на усеянную маргаритками лужайку и остановились в тени огромного боярышника. Валентин заговорил:
– Мисс Грэй, я не могу больше ждать. Ради бога, решите мою судьбу.
Кэтрин склонила голову, словно цветок лилии, и по-прежнему хранила молчание.
– Мисс Грэй, – сказал Валентин, и его глаза неожиданно блеснули. – Кэтрин! – и вдруг запнулся.
Кэтрин не двигалась, и Валентин молча взял ее за руку, ибо был слишком исполнен благоговения, чтобы решиться на что-то большее, и проговорил:
– Кэтрин, я сказал, что думаю, и, мне кажется, вы ответили. Не дайте мне пребывать в заблуждении, ибо на этот вопрос каждый мужчина имеет право получить ответ. Эта минута настает лишь однажды, и ее надлежит встретить во всеоружии. Я не слишком высоко ценю себя по сравнению с вами, но я честный человек и смогу прокормить вас моим пером, до конца моих дней защищать вас и трудиться ради вашего блага. Все, чем бы ни одарил меня мир, будет принадлежать вам. Ничто из его даров не будет мне дороже вас. Ответьте же, Кэтрин, ибо эта минута настала. Так я получил ответ?
Кэтрин подняла голову с тяжелым узлом волос и бесстрашно взглянула ему в глаза.
– Да, Валентин, – сказала она, а затем они сделали еще шаг навстречу друг другу, похожие на двух счастливых детей.
– О да, я знаю, кто такие математики, – говорил в это время Хоу, – это особый диковинный народец. Мой дядя однажды едва не ступил на этот путь… Подумать только, – проговорил он, отводя излишне самонадеянную ветку терновника от лица Гертруды, – что за нахальное, эгоистичное растение! Но куда же вы?
Гертруда раздвинула заросли прямо перед собой, замерла на мгновение, вглядываясь куда-то, и отступила. Последовав за ее взглядом, Хоу различил под сенью боярышника Валентина и Кэтрин, держащихся за руки.
– Как в Эдеме, – сказала Гертруда с благоговением.
– Спасибо, – отозвался Хоу. – Второй раз за сегодняшний день вы позволяете мне выступить в моем исконном амплуа, теперь, правда, в роли существа, откровенно пресмыкающегося.
– Ну что же, – смеясь, ответила Гертруда, – если вы змей, тогда кто же я?
– Джентльмену не подобает говорить даме подобных вещей, мисс Грэй, – серьезно сказал Хоу. – Боюсь, что вы Лилит, о которой написано в Талмуде. Как сказал мне как-то по секрету Россетти:
