— Нам нужно возвращаться, — сказал он Джиму.
Джим кивнул. Поток неожиданных событий захватил и его.
— Я хочу поступить в армию до того, как меня призовут, — сказал он, довольный по крайней мере этими словами, если не самой идеей.
— Это бессмысленно, — страстно сказала Мария. — Если бы я была мужчиной, я бы убежала, спряталась, дезертировала, стала изменником.
Салливан улыбнулся.
— Пять лет назад я бы сделал то же самое.
— А почему не сейчас?
— Потому что это хоть какое-то дело.
Она повернулась к Джиму:
— И ты так считаешь?
— Это всё решает.
— Возможно, — это её ничуть не убедило.
— Нам нужно возвращаться как можно скорее, — сказал Салливан.
— И что ты будешь делать? — спросила его Мария.
— Стану солдатом. Или корреспондентом, как получится.
— Похоже, что наши мексиканские каникулы закончились, — сказала Мария. — Мне они понравились.
— И мне тоже. — Джим посмотрел на Марию, и любовь вспыхнула в нём с новой силой. Угроза войны и разлуки приблизила к нему Марию.
— И мне тоже, — Салливан передразнивал его. — Мне доставила наслаждение каждая минута пребывания здесь. У нас получилось любопытное трио, да?
— Получилось? — голос Марии звучал мрачно.
Они решили, что вернутся в Штаты через Гватемалу.
Они без хлопот перенеслись над облаками, горами, тёмно-зелёными джунглями. Они с удовольствием летели над жаркой, парящей землёй, словно перестали быть земными существами, превратились в нечто более могущественное, основополагающее, не знающее таких преград, которые нельзя было бы преодолеть с помощью жёстких серебряных крыльев. Джим вдруг представил себя в авиации: вот он перелетает через континенты и океаны, быстро перемещается по земле, не оставляя на ней следов. Он жаждал летать.
Гватемала после Юкатана была просто рай. В городе стояла прохлада, а улицы имели такой вид, будто их только что выскребли. Люди были веселы, воздух приятен, и всюду, куда ни бросишь взгляд, высились вулканы — остроконечные, пронизанные синими прожилками теней, увенчанные шапками дождевых облаков.
Из отеля Салливан послал телеграммы различным друзьям-журналистам, которые могли бы помочь ему устроиться военным корреспондентом. Когда связь с внешним миром была установлена, Джим и Салливан отправились к себе в номер.
— Ну вот оно почти и кончилось, — Салливан стоял у окна, глядя на горы.
Джим уточнил:
— Наше путешествие?
— Конечно, путешествие.
— Да, — сказал Джим, который понимал, что имеет в виду Салливан. — Думаю, что по приезде в Нью-Йорк нам придётся расстаться.
Салливан улыбнулся.
— Сомневаюсь, что армия пошлёт нас воевать вместе.
— Рано или поздно всё кончается. Интересно, почему.
— А ты не знаешь? — презрительно спросил Салливан. — Неужели не знаешь?
— А ты знаешь?
— Конечно. Как только ты влюбляешься в кого-то, прежняя связь тут же прекращается, разве нет?
— Это ты о Марии?
— Да, о Марии.
— Это… это очень сложное дело, Пол. На самом деле всё не так, как можно подумать.
Но Джим не смог сказать всю правду — это было слишком унизительно. К счастью, детали не интересовали Салливана, ему вполне хватало его интуиции. Независимо от деталей результат неизбежно был один.
— Я ведь с самого начала знал, что так оно и будет. Я всё сделал, чтобы это случилось.
— Зачем?
Но Салливан никогда не смог бы признаться, почему поступает так, как поступает.
— А затем, — сказал он, чувствуя, что говорит неубедительно, — что я считал: так будет лучше для тебя. Она чудная женщина. Она может вытащить тебя из этого мира.
— Зачем меня вытаскивать? — в первый раз Джим признал, что всё же принадлежит этому миру.
— Потому что ты не годишься для таких отношений, и чем скорей ты прибьёшься к какому-нибудь другому берегу, тем лучше для тебя.
— Может быть.
Джим посмотрел на Пола. Тёмные круги у него под глазами исчезли. Он по-прежнему оставался привлекательным для Джима, даже сейчас, когда всё было кончено. Говорили они по-дружески, но по большому счёту, каждый лгал так безбожно, что ни у одного не возникло ни малейшего сожаления, что между ними всё было кончено.
В последний вечер перед отъездом они обедали в ресторане, который особенно рекомендовали тем, кто хотел отведать местные блюда и не страдать расстройством желудка. На стенах — в примитивистстком стиле яркие изображения вулканов, конкистадоров, цветов, озёр. Маленький оркестрик наполнял ресторан шумами маримбы, танцевали пары туристов.
В течение всего обеда Джим был бесшабашен и весел, как школьник, выпущенный из школы. Они пили чилийское вино, и даже Мария была весела. Но к концу обеда, когда музыка стала печальной и сентиментальной и было выпито порядочно белого вина, они тоже сделались печальными и сентиментальными. Но печаль этого рода тесно связана со счастьем.
Каждый теперь замкнулся в собственном поражении, сомнения остались позади. Границы были обозначены и приняты.
— Печально всё это, — сказала Мария, когда оркестр грянул «Ла Палому». — Мы так долго прожили вместе и в какие только игры ни играли.
— Верно, — Салливан был мрачен, — но это ещё и облегчение, когда всё кончается.
— Не всё. — Мария вертела в руках винный бокал. — Я думаю, что любовь всегда трагична. Всегда и для всех.
— Но этим и интересна жизнь: оценить можно только то, что потерял.
— Нет света без тьмы?
— Именно, как нет наслаждения без боли.
— Странная мысль, — она посмотрела на Салливана, почти разгадав его тайну.
— И всё же, — быстро добавил он, — в жизни есть и другие вещи помимо любви. Посмотри на Джима. Вот он никогда не влюбляется. Правда, Джим?
— Неправда. Я люблю то, что хочу, — Джим подумал о Бобе.
Мария недоумённо посмотрела на него:
— И чего же ты хочешь?
За Джима ответил Салливан:
— То, что не могу получить, как и все мы, — он отвернулся к Марии. — А тебе когда-нибудь удавалось найти то, что ты хотела?
— На какое-то время конечно.
— Но ненадолго?
— Нет, ненадолго. Я потерпела поражение, как и все остальные.
— Почему?
— Видимо, мне нужно больше, чем способен дать мужчина. А иногда я даю больше, чем мужчина способен взять.
