Наиболее очевидный аргумент против принципа гуманистической этики, согласно которому добродетель есть то же самое, что выполнение человеком обязательств перед самим собой, а порок – причинение себе вреда, заключается в том, что мы делаем эгоизм или себялюбие нормой человеческого поведения, в то время как целью этики должно было бы быть их поражение, и, кроме того, что мы упускаем из виду прирожденную порочность человека, которую можно обуздать только с помощью боязни наказания и преклонения перед властью. Если же человек не греховен от природы, говорят противники гуманистической этики, разве не ищет он постоянно наслаждений, что само по себе противоречит принципам этики или по крайней мере не совпадает с ними? Разве совесть не единственное эффективно действующее начало в человеке, побуждающее его быть добродетельным, и не лишается ли совесть места в гуманистической этике? Похоже на то, что и вере тоже места не находится, а разве вера – не необходимая основа этичного поведения?
Эти вопросы предполагают определенные взгляды на человеческую природу и являются вызовом любому психологу, озабоченному достижением счастья и роста человека и соответственно моральными нормами, направленными к этой цели. В этой главе я постараюсь рассмотреть указанные проблемы в свете психоаналитических данных, теоретическое обоснование которых приведено в главе «Человеческая природа и характер».
1. Эгоизм, себялюбие и своекорыстие[65]
Возлюби ближнего своего, как самого себя[66].
Современная культура пронизана табу на эгоизм. Нас учат тому, что эгоизм греховен, а любовь к другим – добродетель. Несомненно, эта доктрина находится в явном противоречии с общественной практикой, руководствующейся принципом, согласно которому наиболее сильным и законным побуждением человека является эгоизм; следуя этому императиву, человек и делает самый значительный вклад в общее благо. Однако доктрина, объявляющая эгоизм величайшим грехом, а любовь к другим – величайшей добродетелью, все еще пользуется большим влиянием. Эгоизм рассматривается почти как синоним себялюбия. Альтернативой служит любовь к другим, что добродетельно, в то время как любить себя грешно.
Этот принцип нашел классическое выражение в теории Ж. Кальвина, согласно которой человек по сути греховен и бессилен. Он не может свершить абсолютно ничего достойного, пользуясь собственными силами или добрыми качествами. «Да, мы не принадлежим себе, – говорит Кальвин. – И поэтому наши планы, намерения и обязанности более не определяются нашими разумом и волей. Мы не принадлежим себе. Поэтому не будем ставить себе целью поиск того, что нужно нашей плоти. Мы не принадлежим себе. Поэтому забудем, насколько возможно, о себе и о том, что нас окружает. Мы принадлежим Господу – так будем жить и умирать для Него. Мы принадлежим Господу – так пусть все наши поступки направляют Его воля и мудрость»[67]. Человек не только должен быть убежден в собственном полном ничтожестве, но и делать все, чтобы унизить себя. «Я не называю «смирением» то состояние, когда мы думаем, что чем-то обладаем… Мы сможем проникнуться должным чувством только тогда, когда все, что кажется нам в нас превосходным, будет попрано совершенно… Это смирение представляет собой непритворное сердечное самоотречение, происходящее от искреннего чувства нашей ничтожности и нищеты»[68].
Этот акцент на ничтожестве и греховности человека означает, что в нем нет ничего, что ему в себе могло бы нравиться и за что он мог бы себя уважать. Доктрина основывается на ненависти и презрении к себе. Кальвин очень ясно говорит об этом, называя любовь к себе смертельным недугом. Если человек обнаруживает в себе что-то, доставляющее удовлетворение, он предается этой греховной любви. Такое любование собой заставляет его судить и презирать других. Следовательно, любить себя или находить в себе что-то хорошее – один из величайших грехов; предполагается, что это исключает любовь к другим[69], а значит, идентично эгоизму[70].
Взгляды на человека, которых придерживались Кальвин и Лютер, оказали чрезвычайное влияние на развитие современного западного общества. Они заложили основу представления о том, что собственное счастье человека не является целью его жизни, что человек есть лишь средство, направленное к достижению целей, лежащих вне его: целей всемогущего Бога или не менее могущественных светских властей и законов, государства, бизнеса, успеха. И. Кант с его идеей о том, что человек должен быть целью сам по себе, а не только средством, был, возможно, наиболее влиятельным мыслителем века Просвещения; тем не менее он высказывал то же осуждение любви к себе. Согласно Канту, желать счастья другим – добродетель, однако стремление к собственному счастью этически индифферентно, поскольку это нечто, к чему стремится человеческая природа, а естественное стремление не может иметь положительной этической ценности[71]. Кант признает, что человеку не следует отказываться от притязаний на счастье; при определенных обстоятельствах это может даже быть его долгом, отчасти потому, что здоровье, благосостояние и тому подобное могут оказаться средствами для выполнения им долга, отчасти потому, что отсутствие счастья – нищета – может этому помешать. Однако любовь к себе, стремление к собственному счастью никогда не могут быть добродетелью. «Что касается принципа собственного счастья, то он более всего неприемлем не только потому, что он ложен и опыт противоречит утверждению, будто хорошее состояние всегда сообразуется с хорошим поведением… Принцип этот негоден потому, что он подводит под нравственность мотивы, которые скорее подрывают ее и уничтожают весь ее возвышенный характер»[72].
