Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
– Tarocchi! Tarocchi! – схватил сына за руку и усадил в саду рядом с одной из гадалок.
– Карты, господин мой, то же, что и язык. Скажи только, хочешь Большую тайну или Малую? И кому гадать?
– Нам обоим, по одним и тем же картам, – сказал капитан.
– Большую тайну, – сказал Софроний.
– Хорошо, господин мой. Только, пока я гадаю, не смейтесь, вам это может навредить. Сейчас про себя, так, чтобы я не слышала, задайте каждый по одному вопросу.
Цыганка расстелила перед собой платок, напомнив, что «по камням они не валяются», вытащила из кожаного мешочка двадцать две карты и передала их Опуичам, чтобы они их «разогрели». Когда карты были перетасованы, Софроний снял, а Харлампий перекрестил колоду. Цыганка разложила их левой рукой крестом по платку, а в центре одну из карт, тоже крестом, перекрыла другой картой. Открыв их, она сказала молодому Опуичу:
– Твой отец убит. А ты хранишь в себе большую тайну.
– Мой отец не убит, – рассмеялся молодой Опуич, – вот он здесь, перед нами.
При этих словах гадалка с ужасом взглянула на капитана Опуича, сгребла свои карты и опрометью бросилась бежать. Как раз в этот момент гостей пригласили к столу.
К концу ужина охваченные усталостью гости французского посланника снова слушали музыку. Подпоручик Калоперович как зачарованный не сводил глаз со своей единоутробной сестры Дуни, и его мать, заметив этот взгляд, тихо сказала ему:
– Надеюсь, ты помнишь нашу клятву? Ты исполнил свою часть обещаний? Ее ты тоже уложил?
– Дуню? Да. Еще на постоялом дворе.
Госпожа Растина горько усмехнулась.
– По моим расчетам, – добавила она сыну на ухо, – нам осталось совсем немного, и наш договор будет исполнен. Мне до него еще два шага, а тебе один.
– Один? – переспросил молодой Калоперович, весь трепеща, а мать обласкала его своими серебряными глазами.
– Этот последний шаг, – заметила она небрежно, – будет для нас общим.
В этот момент кто-то тихо запел «Воспоминанья – это пот души». Пели по-гречески, но песня была такой же, как та, которую любили и считали своей Софроний и Ерисена.
И тут Софроний сделал решающий шаг в своей жизни. Растроганный пением, он захотел поймать взгляд жены, сидевшей возле него. Но не поймал его. Ерисена тоже слушала песню, глядя прямо перед собой и взволнованно дыша. Потом она подняла глаза. И этот взгляд, пока она задумчиво перебирала одной рукой пальцы на другой, был направлен в распахнутое темное окно соседнего здания, за которым была стена, скрытая мраком, а за стеной царила непроглядная ночь, наполненная водой и травой. Ее взгляд сначала проник через окно, потом добрался до стены, прятавшейся в темноте, и двинулся дальше, хотя Ерисена больше не отдавала себе отчета в том, что встречал он на своем пути. Он двигался прямо на восток, через леса, скользнул над Черным морем, прошел через Одессу, по степям, обошел каких-то рыбаков, ловивших ночью рыбу в Каспийском море, миновал Кавказские горы, затем Памир и остановился, погас перед Великой Китайской стеной, но не потому, что устал, и не потому, что она оказалась непреодолимым препятствием на его пути, – просто Ерисена не увидела того, что страстно желала увидеть, и уже не смотрела в этом направлении. И тогда она задрожала от песни, которую слушала, ее глаза обнаружили наконец за соседним столом капитана Харлампия Опуича, отца ее мужа, и все ее тело запахло персиками.
Итак, Софроний с ужасом смотрел на Ерисену, Ерисена же с восхищением – на его отца. Это длилось несколько мгновений, но Софроний успел заметить, что соски на груди и губы Ерисены снова намазаны помадой одного цвета, а на ее шее больше нет парчовой туфельки. Ерисена сбросила третью туфлю.
«Мой отец сделает ей ребенка, которого не мог сделать я», – пронеслось у него в голове.
И в тот же миг голод, похожий на маленькую боль, который годами рос у него под сердцем, превратился в огромную боль. Все, что хоть когда-нибудь болело у него, дало о себе знать, пробудились все старые раны его души и тела, все царапины и шрамы детства он ощутил как совсем свежие, а от его тела отвалились прядь черных и прядь рыжих волос. Семнадцать лет спустя его член опал, правый сапог перестал жать, слух внезапно угас и он перестал слышать происходящее под землей. И весь мир настежь распахнулся перед ним. Объятый ужасом, он хотел было отпрянуть, отсечь себе большой палец, но было поздно. Его заветное желание осуществлялось где-то вдалеке от него, самым совершенным для него образом, но помимо него, а может быть даже вопреки ему, и осуществлялось оно страшной ценой. Некто всемогущий исполнял его желание, но лишал его Ерисениной любви. Где-то, кто его знает где (и это пугало Софрония), уже перемещались, как вихри, знаки милости к нему, и он почувствовал, как у него полегчало на душе, когда что-то и в нем и вокруг него начало сдвигаться с места, когда он понял, что, в сущности, решение уже принято и с этого момента в будущем все другие решения будут даваться ему без труда. Он услышал, как созвездия получают ему на пользу новые имена и он переходит из знака Весов под знак Скорпиона, в результате чего вкус оленины с грибами у него во рту заметно изменился. Все существовавшее для него, все, что его окружало и было ему хорошо известно, в мгновение ока стало незнакомым и чужим, а все, чего не было, не существовало, превратилось в понятное и близкое. Как будто каждая из карт его судьбы, вся его Major Arcana, легла вверх ногами, вывернув всю его жизнь и изменив все его чувства, перенаправив их от подземного мира к космосу.
«Бог вознаграждает своих любимцев одновременно и самым большим счастьем, и самой большой бедой», – подумал он и чуть было не расплакался, но тут услышал болтовню своего отца:
– И улыбки следует переводить, моя дорогая, так же как переводят слова! Например, французскую улыбку трудно перевести на греческий язык. Еврейская улыбка вообще непереводима, а немец ни за что не улыбнется, пока не увидит, какой ценник прикреплен к шутке…
Пока капитан молол языком, Софроний Опуич смотрел на жену, а она на его отца, кто-то не отводил взгляда от Софрония. Госпожа Растина Калоперович, прижимая к себе подушку с бубенцами, буквально пожирала его глазами. Софроний был предпоследним любовником ее дочери Дуни, с которым ей еще не удалось переспать. Он был тем предпоследним шагом на пути к осуществлению ее завета, который должен был исполниться, увенчавшись последним, совместным с ее сыном Арсением, шагом. Говоря напрямую, Софроний Опуич оставался единственным препятствием, стоявшим между госпожой Растиной и постелью ее сына Арсения Калоперовича.
Взгляд госпожи Калоперович, устремленный на Софрония, прервал капитан Опуич, который, постучав ножом по бокалу, встал, чтобы произнести тост в честь императора Франции. И тут случилось нечто непостижимое.
На глазах всех находившихся в этот момент в саду французского посольства в Константинополе капитан Харлампий Опуич вместе с бокалом, который он держал в руке, бесследно исчез. Утром слуги нашли под стулом, на котором он сидел, пару окровавленных шпор.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
