Вон на переднем месте кемарит Малле. Ей каждый день приходится вставать очень рано, чтобы отвезти одного ребенка в садик, а другого в школу. Теперь она едет на службу. Малле, как всегда, не выспалась. Если бы она ехала с работы, чтобы забрать ребенка из садика и отвезти его в кружок, то ее раздражало бы такое количество народу. Но сейчас она почти никого не видит и не слышит, досматривает последние сны. А рядом с Малле клюет носом рыбак Вялле. Он едет с ночной рыбалки.
А вот Папайя, в простонародье Вирши, сегодня совсем не спала. Но ей, в отличие от Малле, и не хочется. Если честно, Папайя всю ночь провела в поэтической студии «Фрукты» на «Вершине блаженства» – так зовется местный ночной клуб, в котором по средам собираются «Фрукты». И, надо сказать, вчера как раз обсуждали последние стихи Папайи. Ведущий студии «Фрукты», мэтр и мастер Гуафа Йоханнович (не путать с Гауфом!) похвалил их. Сказал, что они пахнут, как душистые цветы, и что они сочны, как тыквочки, персики и вишенки. Кому как угодно. Хвалебные речи Гуафы заставили Папайю покраснеть и впасть в эйфорию. Потом Папайя еще долго, до утра, бродила с Гуафой Йоханновичем по улицам Нижнего Хутора.
Дома у Гуафы Йоханновича были жена и трое детей, так что он не мог позвать Папайю к себе на чай. Дети могли проснуться от шума, и, памятуя это, Гуафа Йоханнович даже на улице разговаривал с Папайей полушепотом. Он страстно шептал, что у нее большой поэтический талант и что, когда она отучится в студии, ее ждет блестящее будущее, что он видит ее ректором какого-нибудь Литературного института имени Горького. Института, который можно будет сделать филиалом студии «Фрукты» и переименовать в институт имени Сладкого. А утром Гуафа Йоханнович под сладкие речи – для первой все должно быть номер один – посадил Папайю в вечернем платье на трамвай первого маршрута.
Теперь Папайя старается подобрать выше подол своего черного в рыжую крапинку вечернего платья и подоткнуть его под короткую шубку, чтобы какой-нибудь увалень Унто ненароком не наступил на него, а Сеппо, везущий свои овощи на городской рынок, не поставил на него корзину с картошкой.
Девушка мечтательно застыла в своем вечернем платье и кружевных митенках у окна, а ее воображение дорисовывает там, за окном, ковровую дорожку вместо заснеженной мостовой. Пальцы ног Папайи еще помнят рыжие бакенбарды маэстро Гуафы Йоханновича. Поэтому Папайе легко представить себя звездой местного финского ю-тьюба, шагающей по рыжей ковровой дорожке.
Папайя горячо дышит на холодное стекло, а потом пальцем пишет «Гуафа Йоханнович». Вскоре надпись истаивает вместе с туманом дыхания. Тогда она снова дышит и снова пишет. Папайя еще помнит жаркий поцелуй языкастого Гуафы Йоханновича, от которого у нее до сих пор кружится голова и тазобедренный сустав.
11
Если Папайя уже познала радость любви, то Пентти не видит в любви никакого понта. Он, конечно, тоже мечтает о поцелуе, но несколько иного рода: Пентти хочет, чтобы все пассажиры трамвая поцеловали его в зад прямо сейчас. Его очень раздражает, что приходится ехать в общественном транспорте.
С утра окно модного авто Пентти сразу запотело от жаркого перегара. И он, помня о вчерашней бурной попойке, благоразумно решил оставить свою жоповозку в покое и пересесть на скотовоз, каковым считал трамвай.
К тому же Ментти наложил на его «мазератти» арест за проблесковые маячки, тонированные стекла и кузов, опущенный почти до земли. Но надо же человеку хоть чем-то выделяться из быдла на колесах!
«Ну разве это не скотовозка?» – презрительно озирает салон Пентти. Вот совсем рядом сидит вонючая Ульрика. Наверняка везет в авоське свои анализы в больницу. А рядом с Ульрикой стоит едкая Курве.
Сбоку от Ульрики стоит Минна и машинально трогает шишечку на груди. Она хоть и моложе Ульрики и Курве, но тоже едет на обследование в городскую больницу, к Эску Лаппи.
А Ульрика везет в баночке вовсе не анализы, как подумал Пентти, а еду для своего дорогого супруга. Для того чтобы побаловать его свежим, с пылу с жару борщом, она встала сегодня ни свет ни заря.
– «Липовая аллея!» – объявляет остановку Риксо и открывает двери, отчего Пентти еще больше морщится. Да и другим пассажирам это не приносит облегчения.
Биотуалет в Липовой аллее поставили дверями к остановке. И теперь запах бьет в нос и создает чувство неловкости. А Пентти опять подозрительно косится на пожилых попутчиц.
На следующей остановке «Еловый сквер» это чувство неловкости только усиливается, а в салоне трамвая становится совсем тесно и душно, потому что в заднюю дверь трамвая залезает алкоголичка Синника. Неведомо, под каким забором и с кем она валялась, но на плаще ее присутствует огромная коровья лепешка. Завидев это, добрая половина пассажиров кидается в переднюю часть салона.
От этого становится еще теснее, что влюбленному Осмо только на руку.
– Не отталкивайте человека, – протерев запотевшие очки, говорит согражданам Осмо, желая выглядеть благородным в глазах Минны. – Она же к вам со всей душой. Она такой же человек.
– Мы это чувствуем, – зажав нос, отзывается Пентти. – Хорошо чувствуем, что она тоже человек.
– Она же вся в говне! – разобравшись и вспомнив нужное слово, визжит блондинка Лямпи. А гламурные Хилья с Вильей схватились за головы и стали подпрыгивать, словно услышали страшное слово «мышь».
– А ну цыц, мыши! – грозно кричит Синника. – Возомнили тут о себе невесть что. Я тоже когда-то была молодой и красивой! А теперь вот сплошная старая развалина. Недалек час, когда и вы станете такими же. Время не остановишь!
– Не визжите так, – флегматично произносит философ Аско. – В той или иной степени мы все в говне.
12
На краткую панику в салоне не обращают внимания только видавшие виды старики. Они, как им и положено, говорят о детях и внуках, о собачках и кошках, о болезнях и смерти.
– Что вы там везете за пазухой? Неужели кисочку? – спрашивает у Минны Пяйви худая горбатая тетка в стоптанных черных сапогах и с жидким пучком на голове.
– Кто знает, кто знает… – невесело улыбается Минна. – Может, и мышку.
«И чего это она так наминает свою грудь, – возбужденно спрашивает себя Осмо, глядя на Минну. – Неужели хочет соблазнить меня своими крепками репками?»
Вторую неделю Осмо одолевают приступы кашля и вторую неделю не покидает ощущение, будто вокруг происходят некие тектонические сдвиги. Какие-то легкие толчки не давали ему заснуть. Вот и сейчас, стоило трамваю качнуться, как Осмо почувствовал, что происходит нечто необратимое.
В магазине «Детский мир и рыбки» в очереди за французскими багетами, похожими на лыжи Яли Иккаренена, Минна задела Осмо локтем, и это стало началом начал. А уж если она вас нечаянно локтём заденет, то не миновать тектонических сдвигов, потому что какой мужчина в Нижнем Хуторе не мечтает тайком, чтобы Минна случайно его задела локтем или коленкой. Ведь у Минны такая прекрасная улыбка! Не то что у злой стервозы Курве.
