Индиец улыбнулся:
– На самом деле я только начинаю.
– Ну разве это не замечательно? Так поднимем же бокалы за блестящую карьеру, которая открывается перед вами.
Все подняли бокалы с шампанским. Аджаташатру – с водой.
– А у вас есть издатель?
– Хм… Нет.
– Ведь это можно организовать, правда, Эрве? – предложила Софи Морсо, трепеща ресницами, чтобы очаровать своего агента.
Тот отреагировал сперва сдержанно, но, подумав минуту, наконец, как обычно, уступил просьбе своей красотки:
– Хорошо-хорошо! Я знаю кое-кого в издательстве «Скандал». Передайте мне рукопись завтра утром, и я ее им перешлю.
– Супер! – воскликнула Софи, подпрыгнув на стуле, как девочка, получившая то, чего хотела.
Остаток ужина прошел без особых происшествий, если не считать подписания важного контракта. Одни взяли шоколадные профитроли, другие – тирамису, а новоявленному писателю подлили шампанского. Короче говоря, вот каким образом Аджаташатру Кауравы Пател, для остальных смертных известный по кличке Корова, факир, переквалифицировавшийся в писателя, вступил в новую светскую жизнь и стал свидетелем подписания одного из крупнейших контрактов в истории кинематографии. А поскольку себя не переделать и всегда трудно за несколько секунд стереть прошлую жизнь, построенную на трюках и уловках, наш герой не смог противостоять соблазну и поразил и испугал присутствующих, когда между десертом и кофе согнул взглядом ложку и воткнул себе в глаз зубочистку.
* * *
Завернувшись в роскошные простыни из чистого льна, Аджаташатру плакал теперь как ребенок. Ну вот, на него напала депрессия, которой он так боялся. Это должно было случиться сегодня или завтра. Он оказался втянутым в сомнительное путешествие, конца которому не видно, вдали от дома и близких, и как будто одного этого было мало, к нему привязался еще какой-то злопамятный убийца и появлялся всякий раз, когда события принимали хороший оборот.
Слишком много для одного факира!
Он поднял глаза к потолку. Через шторы пробивалась полоска света, выхватывая из темноты стену напротив, на которой висела картина Хесуса Капилла в золоченой раме. Сельский пейзаж. Двое крестьян в одежде прошлого века, похоже, предавались раздумьям перед стогом сена.
Индиец позавидовал безмятежности двух стариков. Их присутствие успокаивало. Несмотря на несовпадение во времени, ему очень хотелось бы оказаться там, молча постоять рядом с ними, не двигаясь. Созерцать всю жизнь стог сена и больше не испытывать этого страха, возникающего где-то в животе. Он знал, что цыган никогда не станет искать его на этом поле. А если, увы, такое случится, то друг-крестьянин защитит его своими огромными вилами.
Аджаташатру вытер глаза уголком простыни. Несколько минут спустя, успокоенный силой искусства, рыданиями и усталостью, он дал Шиве увлечь себя в его объятия.
* * *
На следующее утро Аджаташатру в холодном поту проснулся, как от толчка, около 9.30. Ему снился страшный сон, в котором его кузен Джамлидануп, превратившись в помидор-черри, поджаривался на огне, нанизанный на шампур. Вокруг плясали и играли на гитарах жизнерадостные цыгане. Джамлидануп кричал от боли, но это никого не волновало. Казалось, один Аджаташатру видел страдания своего кузена, но, поскольку сам был нанизан на тот же шампур в виде коровы (священной), ничем не мог тому помочь.
Индиец протер глаза. Он возблагодарил Будду за то, что оказался в роскошном номере итальянского отеля, а не в салате из помидоров, который собирались сожрать прожорливые цыгане. Он вспомнил, что накануне должен был прилететь в Нью-Дели, но ничего не сообщил Джамлиданупу. Тот, наверное, все еще ждет его в аэропорту, взбешенный или взволнованный. Когда он вернется домой, он сам, наверное, смазанный оливковым маслом и чесноком, попадет на этот шампур, который видел во сне, а вокруг огня будут плясать индийцы. И эта мысль вовсе не вдохновляла писателя, даже несмотря на его предыдущую бытность факиром.
Аджаташатру набрал номер оператора и попросил соединить его с Сиринг, это был единственный телефон, который он помнил. Его кузен много раз менял номер своего мобильного, и индиец не счел необходимым всякий раз заучивать его наизусть.
Раздалось несколько гудков, и в трубке зазвучал голос старой дамы. Она зарыдала, едва поняла, что речь идет о ее малютке Адже. Она так волновалась! Что же с ним случилось?
– Вчера твой… кузен ждал тебя… всю ночь, – бормотала она, не переставая плакать. – Он все вверх дном перевернул, чтобы узнать, что с тобой произошло. В аэропорту проверили список пассажиров твоего рейса… сказали, что ты в самолет не садился. Почему, мой мальчик, ты остался… в Париже? С тобой все в порядке?
Она всегда разговаривала с ним как с ребенком, ее ребенком, что ж, так бывает, когда хотят избавиться от комплекса бездетности.
– Сиринг, дорогая, я уже не в Париже. Я в Риме.
– В Риме? – воскликнула старая дама и тут же перестала всхлипывать.
– Это долгая история. Передай Джамлиданупу, что у меня все нормально, что я стал порядочным человеком, писателем. Я скоро вернусь.
Последние слова совсем сбили с толку старую индианку. Порядочным человеком, писателем? О чем это он? Аджаташатру всегда был порядочным мальчиком, насколько она знала. Помимо всего прочего, он был наделен сверхъестественными способностями и поэтому с детства рос особым, непохожим на других. Она вдруг подумала, что, видимо, он утратил свой дар и этим можно было бы объяснить его внезапное и нелепое преображение. Писатель? А почему не танцор фокстрота или не жокей?
– Не волнуйся, – повторил индиец, не понимая, что, произнося эти слова, он еще больше пугает старую даму.
Потом, высказав еще несколько успокоительных слов, он попрощался. Не кладя трубки, он снова позвонил оператору и попросил, чтобы его попробовали соединить с французским номером, с которым он пытался связаться накануне. Раздалось несколько гудков, и в трубке зазвучал чудесный голос Мари:
– Аджаташатру? Это ты?
Если бы в английском существовали «ты» и «вы», Мари сейчас склонилась бы к первому.
– Да, это я.
Молчание на том конце провода продолжалось несколько секунд. Значит, она его помнит.
– Ты еще в Париже?
– Нет, я в Риме.
Кажется, ответ ее удивил. Для нее существовало только два места, где в эту минуту мог находиться раджастанец, Париж или Киш-о-йогурт, его деревня в Индии.
– В Риме?
– Профессиональная необходимость, – бросил Аджаташатру так, словно произносил эту фразу всю свою жизнь. – Я позвонил сказать тебе, что…
Он колебался как подросток, который впервые говорит с девочкой по телефону. Его сердце сперва стучало в ритме рэпа, потом перешло к ритму техно и наконец – к Вивальди.
