Загудел ее мобильник.
– Извините, – обратилась она к присутствующим, сказала что-то в трубку и вышла из помещения. – Привет, Хеннинг. Ну, что там?
– Ты помнишь фрагменты ткани, обнаруженные в желудке девушки? – спросил ее бывший муж, как обычно не обременяя себя приветствием и прочими прелюдиями. – Ткань состоит из хлопка и волокон эластана. Возможно, она съела ткань от голода. В желудке и кишечнике не было обнаружено больше ничего. Некоторые фрагменты нам удалось обработать довольно тщательно. Это может представлять для вас интерес. Я пошлю тебе по электронной почте, в приложении, три фотографии.
Так как собравшиеся в помещении для совещаний все равно уже собирались расходиться, Пия поднялась в свой кабинет и села за письменный стол. Она открыла электронную почту и подождала, пока сервер загрузит сообщения от Хеннинга. Она нетерпеливо барабанила пальцами по краю клавиатуры. Хеннинг наверняка не удосужился уменьшить изображения, и компьютеру потребовалось несколько минут, чтобы трижды загрузить 5,3 мегабайта. Наконец она открыла первую фотографию и, ничего не понимая, стала тщательно рассматривать изображение на экране.
В кабинет вошли Катрин Фахингер и Кай Остерманн.
– Что ты здесь делаешь? – с любопытством спросил остановившийся сзади Остерманн.
– Хеннинг прислал мне фотографии фрагментов ткани из желудка девушки, – ответила Пия. – Но я ничего не могу разобрать.
– Дай я посмотрю.
Она отъехала на своем стуле чуть назад и уступила Каю клавиатуру и мышь. Он уменьшил фотографии. Втроем они рассматривали снимки фрагментов ткани.
– Самый большой фрагмент – семь на четыре сантиметра, – объяснил Кай. – Это буквы! Ткань розового цвета с белой надписью.
Катрин и Пия наклонились вперед.
– Это может быть буква «S», – предположила Катрин. – «I», а потом «N» или «M» и «D» или «P».
– А на этой фотографии я вижу букву «O», – сказал Кай.
«S – I – N (M) – D (P) и О», – записала Пия на бумажной подложке, лежащей на ее письменном столе.
Кай прочитал сообщение, к которому Хеннинг прикрепил фотографии.
«Желудочная кислота уже проникла в ткань. Посторонняя ДНК не обнаружена. Следы зубов на ткани не обнаружены. Она была разорвана или изрезана на мелкие клочки».
– Но как она могла попасть в желудок девушки? – размышляла Катрин вслух.
– Хеннинг предполагает, что она могла ее съесть, так как была голодна, – ответила Пия.
– Боже мой. – Катрин скривила лицо. – Это невозможно себе представить. В каком отчаянии нужно быть, чтобы есть ткань?
– Может быть, ее вынудили, – предположил Кай. – После всего того, что пришлось пережить этой девушке, я это считаю вполне возможным.
В коридоре послышались громкие голоса.
– …сейчас нет времени на такую чепуху, – раздался голос их шефа. Через некоторое время в дверном проеме появился Боденштайн.
– Только что поступил сигнал, который представляется достаточно перспективным, – объявил он. – Пия, мы едем сейчас же.
Позади него стоял Франк Бенке.
– Вы называете официальную проверку отдела внутренних расследований чепухой? – спросил он самодовольно. – Спуститесь на землю, господин фон Боденштайн, иначе это может иметь неприятные последствия.
Боденштайн обернулся и посмотрел сверху вниз на Бенке, который был ниже его на голову.
– Не надо меня запугивать. – Его голос был ледяным. – Когда мы закончим расследование дела, я готов предстать в распоряжение великой инквизиции. До этого у меня нет времени.
Бенке сначала покраснел, потом побледнел. Его взгляд скользнул мимо Боденштайна, и только сейчас он заметил своих бывших коллег.
– А, Франк, – Катрин насмешливо усмехнулась. – Симпатично выглядишь в новой одежде.
С женщинами у Бенке всегда были проблемы, а особенно с коллегами, которые были равны или даже выше его по должности. Но особым объектом его ненависти была именно Катрин Фахингер, которая тогда, после его припадка с нанесением телесных повреждений, заявила на него и тем самым способствовала отстранению его от должности.
Как и прежде, неумение владеть собой оставалось его слабым местом.
– До тебя я тоже еще доберусь! – В своем гневе он не мог удержаться от необдуманных фатальных высказываний, к тому же при свидетелях. – До всех вас! Вы все еще у меня попляшете!
– Я всегда задавалась вопросом, каким нужно быть человеком, чтобы шпионить за своими коллегами, – ответила Катрин брезгливо. – Теперь я это знаю. Нужно быть мстительным, раздираемым комплексом собственной неполноценности интриганом. Несчастный человек, как говорят немцы.
– Ты это сказала не без умысла, – прошипел Бенке, который начинал понимать, какую оплошность он допустил. Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.
– От этого вы могли бы воздержаться, Катрин, – резко выговорил Боденштайн своей молодой коллеге. – Мне и так хватает неприятностей.
– Извините, шеф, – ответила Катрин без капли сожаления. – Но этот скандалист не будет строить никаких козней, для этого я слишком много знаю о нем… и об Эрике Лессинге.
Боденштайн остановил ее на этой таинственной фразе. Он поднял брови.
– Об этом мы еще поговорим, – сказал он с предостерегающей ноткой в голосе.
– С удовольствием. – Катрин сунула руки в карманы своих джинсов и, будто готовясь к бою, выдвинула подбородок вперед. – Нет большего удовольствия, чем поговорить об этом!
– Она впала в ярость, потому что не было исполнено ее желание. Но это в ее возрасте совершенно нормально: все дети то и дело проявляют упрямство. – Флориан встал и поставил чашку из-под кофе в мойку. – Действительно, Эмми, мне кажется, ты утрируешь. Сегодня ведь она была совершенно нормальной, не так ли?
Эмма с сомнением посмотрела на мужа.
– Да. Вполне.
– Это фазы. – Флориан обнял ее. – Это все непросто для нас обоих.
Эмма обвила руками его талию и прижалась к нему. Такие моменты близости, как этот, случались не часто, и она опасалась, что они станут еще более редкими, когда на свет появится ребенок.
– Нам надо уехать на несколько дней. Только ты, Луиза и я, – сказал он, удивив ее своим предложением.
– У тебя есть время?
– Четыре-пять дней я смогу выкроить. – Он отпустил ее, но его руки лежали на ее плечах. – Я уже десять месяцев не отдыхал и в последние недели был не в очень хорошем расположении духа.
– Это точно. – Эмма улыбнулась.
– Это потому, что… – он замолчал, подыскивая нужные слова. – Я знаю, что ты себя чувствуешь здесь комфортно, но для меня это… какое-то клаустрофобическое ощущение – неожиданно вновь поселиться в доме моих родителей.
