У меня начали отниматься плечи. Разжимая и сжимая руки и медленно опуская ноги к полу, я перемещал центр тяжести и давал отдохнуть разным мышцам. Иуда лежал в углу и притворялся спящим. Но я знал его хитрости, также как, впрочем, и он мои. Он знал, что у меня еще хватит сил, чтобы поджать ноги быстрее, чем он в них вцепится. Поэтому он дожидался момента, когда усталость победит меня.
Боль в теле металась в двух направлениях – от рук к плечам и шее и от ног к животу и спине. Эти разные боли пробирались к середине моего тела, как два крота, роющие ход навстречу друг другу. Боль в руках переносить было легче. Я по очереди давал им отдохнуть, перенося вес с одной руки на другую, расслаблял мышцы, потом снова их нагружал, повисал на одной руке, пока в другой восстанавливалось кровообращение. Боль в ногах и животе была назойливее и, однажды начавшись, не думала затихать. Она походила на личинку жука-древоточца, которая нашла уютное местечко под сучком и осталась там навсегда.
Такую всепроникающую тупую боль я ощущал впервые. Наверное, так больно было человеку, расправой над которым пугал меня Гарбуз. Тот человек вероломно убил сына зажиточного крестьянина, и отец решил отомстить ему так, как это делали в старину. Вместе с двумя братьями он привел убийцу в лес. Там уже было приготовлено трехметровое бревно, заостренное с одной стороны как, гигантский карандаш. Они положили его на землю и уперли тупым концом в дерево. Потом жертву привязали за ноги к сильным коням и нацелили острие столба ему между ног. Легко понукаемые кони насадили человека на заостренный столб, который постепенно погружался в тугое тело. Когда острие вошло достаточно глубоко вовнутрь жертвы, мужчины подняли столб, установили его в заранее вырытую яму и ушли, оставив убийцу умирать.
Теперь, свисая с потолка, я мог представить муки того человека и услышать, как он выл ночью, пытаясь поднять к бесстрастному небу плетьми повисшие вдоль раздувшегося тела руки. Наверное он был похож на птицу сбитую с дерева из рогатки и упавшую в высохший колючий бурьян.
Внизу, все еще притворяясь безразличным, проснулся Иуда. Он потянулся, почесал за ухом и стал выкусывать из хвоста блох. Иногда он равнодушно поглядывал на меня, но, увидев поджатые ноги, раздраженно отворачивался.
Лишь однажды ему удалось меня перехитрить. Я поверил, что он задремал и выпрямил ноги. Иуда, как кузнечик взвился в воздух. Я не успел поджать одну ногу, и собачьи зубы немного поцарапали мне пятку. От страха и боли я едва не свалился на пол. Иуда победно облизнулся и устроился у стены. Прищурясь, он наблюдал за мной и ждал.
Я уже не мог держаться. Решив спрыгнуть, я продумывал оборону, хотя и понимал, что не успею даже сжать руку в кулак, как пес вцепится мне в горло. И тут я вспомнил о молитвах.
Я стал переносить вес с одной руки на другую, вертеть головой, дергать ногами. Иуда обескураженно смотрел на эту демонстрацию силы. В конце концов он отвернулся к стене и оставил меня в покое.
Время шло и молитвы мои множились. Тысячи дней блаженства пронзили соломенную крышу и понеслись на небеса.
Уже вечерело, когда Гарбуз вошел в комнату. Он поглядел на мое мокрое тело, лужицу пота на полу, рывком сдернул меня с ремней и пинками выгнал пса. Весь вечер я не мог ходить и двигать руками. Я лежал на полу и молился. Моих молитв на небесах уже наверняка было больше, чем пшеничных зерен в поле. Каждая минута, каждый день должны быть учтены на небе. Возможно именно сейчас святые обсуждали, как бы получше устроить мою дальнейшую жизнь.
Гарбуз стал подвешивать меня каждый день – то утром, то – вечером. А если бы Иуде не было нужно ночью стеречь усадьбу от лисиц и воров, он подвешивал бы меня и ночью.
Всякий раз повторялось одно и то же. Пока у меня еще были силы, пес спокойно растягивался на полу, притворяясь спящим, или гонял блох. Когда мои руки и ноги начинали болеть сильнее, он настораживался, словно чувствуя, что происходит внутри моего тела. Пот стекал с меня, струясь ручейками по напряженным мышцам, и громко капал на пол. Едва я опускал ноги, Иуда неизменно прыгал за ними.
Шли месяцы, Гарбуз все чаще напивался и ничего не хотел делать, поэтому работы по хозяйству мне прибавилось. Теперь он подвешивал меня только тогда, когда не знал, чем заняться. Протрезвев, он слышал визг голодных свиней и мычание недоеной коровы, снимал меня с ремней и отправлял на работу. Мышцы на моих руках окрепли и теперь без особых усилий я мог висеть часами. Хотя боль в животе теперь и начиналась позже, у меня появились пугавшие меня судороги. А Иуда никогда не упускал случая броситься на меня, хотя теперь он должен был потерять надежду, что когда-нибудь сможет застать меня врасплох.
Повиснув на ремнях, я забывал обо всем и усердно молился. Когда силы истощались, я уговаривал себя продержаться еще хотя бы десять или двадцать молитв. Прочтя их, я давал себе новый зарок – еще на десять-пятнадцать. Я верил, что в любой момент может произойти чудо и дополнительные тысячи дней блаженства только приблизят мое спасение.
Иногда, чтобы отвлечься от боли и забыть о немеющих мышцах, я дразнил Иуду. Сперва я делал вид, что падаю, и взмахивал рукой. Пес лаял, прыгал и злился. Когда он снова уходил в свой угол, я будил его криками, чмокал губами и скалил зубы. Иуда не понимал, что происходит. Думая, что моей выдержке пришел конец, он как сумасшедший начинал прыгать, налетая на стены, опрокидывая табурет возле двери. Он скулил от боли, глубоко вздыхал и наконец укладывался отдыхать. Когда он засыпал и начинал сопеть, я сберегал силы, устанавливая себе призы за стойкость. За тысячу дней блаженства я выпрямлял ногу, через десять молитв давал отдохнуть руке и каждые пятнадцать молитв изменял положение тела.
Гарбуз заходил всегда абсолютно неожиданно. Увидев, что я все еще жив, он начинал бранить Иуду, пинать его, пока пес не начинал плакать и скулить как щенок.
В эти минуты хозяин злился так сильно, что я думал, не Бог ли прислал его за мной. Но заглянув ему в лицо, я не находил и намека на святое присутствие.
Теперь он бил меня реже, чем раньше. Слишком много времени я проводил под потолком, а усадьба нуждалась в присмотре. Я недоумевал: зачем он продолжает подвешивать меня? Неужели он действительно все еще надеялся, что пес меня загрызет?
После каждого подвешивания, мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Мышцы растягивались, как пряжа на веретене, и отказывались сократиться до прежней длины. Передвигался я с трудом, чувствуя себя упругим гибким стеблем подсолнуха, который сгибается под весом тяжелого соцветия.
Когда я медлил в работе, Гарбуз пинал меня и, угрожая выдать немцам, говорил, что не намерен держать в доме бездельника. Чтобы доказать, что я нужен ему, я старался работать еще лучше обычного, но угодить ему было невозможно. А когда Гарбуз напивался, он снова подвешивал меня на ремнях и запускал в комнату Иуду.
Заканчивалась весна. Мне уже исполнилось десять лет, и я накопил столько дней блаженства, что и сам не знал, сколько их приходится на каждый прожитый мною день. Близился большой церковный праздник, и жители деревни шили к нему нарядную одежду. Женщины плели венки из чабреца, росянки, лыка, яблоневого цвета и полевой гвоздики, чтобы освятить их потом в церкви. Неф и алтарь храма были украшены зелеными ветками березы, тополя и ивы. После праздника эти ветки обретали большую ценность. Их втыкали в овощные грядки, в капусту, коноплю и на льняных полях, чтобы ускорить рост всходов и защитить их от вредных насекомых.
