Вирджиния вернулась в комнату и села.
– Я придумал новый вид искусства, – сказал Марк, – которое позволяет вычленить эстетически оформленное творение разума прямо в заднице.
– Ни за что бы не подумал, что ты на такое способен, – сказал Лен.
– Нет, – сказал Пит, – у этой унитазной культуры все-таки есть свои границы. Быть хранителем в музее литературного дерьма – это не главная цель в жизни. Взять, например, того же Иисуса Христа – он-то знал, что делал, и знал, что дело это стоящее.
– Красивое платье, Вирджиния, – сказал Лен, вставая.
– Ты что, его раньше не видел?
– Откуда?
– Это Пит сшил.
– Да, удачно получилось, я имею в виду платье, – сказал Пит.
Лен перегнулся через стол и пощупал ткань на плече.
– В самом деле отличный материал.
– В магазине брал или на складе? – спросил Марк.
– На складе, по оптовой цене. Я там знаю одного парня.
– Ну и почем в розницу продаете? – сказал Лен.
– Распродажа еще не началась, – сказала Вирджиния.
– А может, поставите на линию и можно будет купить копию у «Маркса и Спенсера»?
– Нет, с материалом действительно повезло, – сказал Пит. – Я сейчас кое над чем другим работаю.
– И что же это? – спросил Марк.
– Нижняя юбка.
Пит и Марк закурили от одной спички, наклонившись друг к другу в креслах.
– Слушай, Марк, а когда ты на работу-то устраиваться собираешься?
– Пока еще не собрался.
– И откуда ты деньги берешь, хотя бы на карманные расходы? Давай, выкладывай. Знаем мы, какие у тебя сбережения, ты их давно уже проел.
– У меня есть одна герцогиня на Хановер-Сквер.
– Старая или молодая? – спросила Вирджиния.
– Она прикована к постели.
– Кто бы сомневался, – сказал Пит.
– На самом деле, – сказал Марк, – это мое самое сокровенное желание. Это единственный способ существования.
– Tы себя-то не обманывай. Какой, в конце концов, из тебя жиголо, – сказал Пит. – Жиголо должен хранить верность своей содержательнице и быть довольным судьбой. А ты точно попадешься на том, что станешь клеиться к кухарке или горничной, и это будет твоя роковая ошибка. Работа, или, если хочешь, судьба, жиголо требует дисциплины и увлеченности своим делом. В каждой профессии есть своя этика. Настоящий жиголо, да будет тебе известно, Марк, хочет в жизни только одного: жить так, как он живет, до конца своих дней и быть похороненным в любимых шелковых брюках. А ты – ты не способен, ухватив кусок пирога, спокойно сесть и доесть его.
– А что, может, ты в чем-то и прав.
– Признайся честно, ты за свою жизнь хотя бы день по-настоящему проработал?
– Старик, ты находишься в плену иллюзий, – сказал Марк. – Когда я работаю, я становлюсь рабом – в полном смысле слова. Рабом. Да вы сами попробуйте выйти на сцену, соберите полный зал. Уверен, что у Лена есть скрытый талант, который мы сумеем раскрыть и наставить его на путь истинный.
– Нет уж, спасибо.
– А что так? Публика от тебя была бы в восторге.
– Да я у вас там сдохну через неделю. Если честно, стоит мне вспомнить, какое наследство оставила нам английская драматургия, и окинуть придирчивым взглядом панораму современного театра, мне становится не по себе. Ничтожество и посредственность – вот что правит бал в современном театре.
– Да ты ведь даже не варишься в этом котле. Уж если кто из нас и имеет право пожаловаться на это, так это я.
– Да, ты только этим и занимаешься.
– Черт возьми, так и есть, подловил.
Дым сигарет плотным облаком повис над столом, постепенно перемещаясь к окну. Марк положил ногу на ногу, задев стол, и дрожь стола передалась воде в цветочной вазе. Он резко выдохнул и струей воздуха рассек надвое облако дыма.
– Занятная со мной штука приключилась вчера вечером, – сказал Лен.
– А что такое?
– Сидел я, читал свою математику и нечаянно придавил какое-то насекомое. Я стряхнул остатки с указательного пальца большим, даже не задумавшись об этом. И вдруг я понял, что эти клочки хитина растут в размерах, превращаясь в перья. Они падают с руки, становясь все больше и больше, как перья. Получается, что я угодил рукой в дохлую птицу.
– А что за математику ты читал? – спросил Марк.
– Геометрию.
– Ну вот тебе и ответ.
– Ну да, – сказал Лен, – под впечатлением от этой фигни я даже решение наконец принял. Я решил на следующей неделе ехать в Париж.
– В Париж? – сказал Пит. – Зачем?
– Как я могу объяснить тебе зачем?
– Один? – спросил Марк.
– Нет. С одним парнем из Юстона. Он австриец. Постоянно ездит туда-сюда. У него открытая виза. У него там и комната есть.
– Нет, ты все-таки скажи, зачем тебе понадобилось в Париж? – спросил Пит.
– Почему бы ему не поехать? – сказала Вирджиния.
– Ты не понимаешь, Джинни. Мы принимаем интересы Лена близко к сердцу. Разве не правда, Лен?
– Что?
– Нет, – сказал Пит, – ты, конечно, имеешь полное право поехать в Париж, если хочешь. Лично я так бы и поступил, ты не думай. Но ты вроде эту поездку как отпуск не воспринимаешь?
– Нет, думаю, нет. Хотя с другой стороны…
– Ты же вроде говорил, что здесь у тебя какая-то новая работа наклевывается.
– Я беру билет туда и обратно, – сказал Лен. – Может, я там и часа не пробуду. Кто знает?
– В любом случае не забудь отправить нам по открытке, – сказал Марк.
Вирджиния встала и оправила платье.
– Пойду я, пожалуй, в сад прогуляюсь, – сказала она.
– Разумеется, я должен признать, что раньше Париж для меня ничего не значил.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но заранее никогда не угадаешь.
– Пойти, что ли, с тобой проветриться, – сказал Марк. – Покажу тебе свою сирень.
Лен взглянул на него снизу вверх.
– Со мной пойдешь?
– Да не с тобой.
– И все равно, – сказал Пит, – Париж – вот так просто взять и уехать.
Марк с Вирджинией прошли по лужайке и остановились под сиренью, изогнувшейся аркой.
– Мне нравится этот куст.
– Осторожно, – сказал Марк, взяв ее за руку. – Тут паутина.
