* * *
Поль Рено так старательно изгонял Люсьена Лефрена из своей памяти, что был почти удивлен, услышав его голос из домофона. Он только что поставил поднос с ужином на стол в столовой — на сей раз это было холодное мясо — и теперь просто добавил еще одну тарелку.
— Это вы напрасно, — весело заметил Орланда, — у меня волчий аппетит, а поскольку вы хорошо воспитаны, рискуете остаться голодным.
— Обычно принято говорить: «Ну что вы, это ни к чему!» или: «Я всего на минутку!»
— Согласен. Но я несколько дней назад отказался от лицемерия. Это так приятно, когда тебя хорошо принимают, и я не вижу причин притворяться, будто мне это безразлично.
— Забавный вы человек…
Орланда был согласен с этой тезой, но не счел нужным задерживаться на обсуждении столь сложной по большому счету темы. «Муссон» поверг его в невероятное изумление, он не понимал, почему этот ужасный роман имел такой успех, а поскольку к его услугам были все знания Алины, он рассуждал долго, и стиль его рассуждений удивил Поля.
— Вы на «ты» с литературой!
— Да, я это люблю, — согласился Орланда.
И удивился, поняв внезапно, что, покинув Алину, сохранил ее вкусы. «А геометрия? Я ведь так любил геометрию! Неужели я все забыл? Смогу я или нет вернуться к изучению геометрии? А алгебры? Я двадцать лет не видел в глаза ни одного уравнения, математические науки не формировали ум Алины, но я не обязан идти в ее фарватере, и ничто — если только я захочу — не помешает мне снова начать учиться. Нужно узнать, есть ли у Люсьена Лефрена диплом о среднем образовании. Кстати, я смогу с умом использовать его деньги и вернусь в университет. Я люблю вкусно поесть и обожаю потрахаться, но у высокого духа тоже есть потребности». Впервые после разделения он отчетливо понял, что, если захочет, у него будет новая — своя — жизнь. Эта мысль была настолько странной, что Орланда замер, застыл, держа на весу вилку и устремив взгляд в пустоту.
— О чем вы думаете? — спросил заинтригованный Поль Рено.
— О своей жизни. Что я буду с ней делать? Мне двадцать лет, я свободен, я могу выбирать.
Действительно ли он может?
— Вы, случайно, не знаете, сколько лет нужно учиться, чтобы получить степень лиценциата по математике? Четыре года или пять лет?
Сначала Поль решил, что ночь любви нужно оплатить, но вынужден был признать свою ошибку, услышав, что юноша способен так точно датировать библиотеку. Вопрос о степени лиценциата в математике застал его врасплох. Ни один из его прежних наперсников не говорил с ним о математике. Он внимательно посмотрел на Люсьена Лефрена, и, ну конечно, увидел… не Орланду, а мечтательного молодого человека, и забыл о холодном мясе. Поль казался ослепленным и ошеломленным: он ведь был гораздо чувствительнее, чем ему самому хотелось думать, он был растроган и не заметил, что разговор об экзамене на степень лиценциата по математике подталкивает его к пропасти.
— Я не знаю. Хотите, чтобы я справился? Дочь одного из моих друзей как раз сейчас заканчивает учебу, я могу ему позвонить.
«Это безумие, — сказал он себе, — как я объясню свои вопросы?»
— Нет. Я должен подумать. А впрочем, да, конечно! Вы правы, мне будет проще решать, если я получу всю необходимую информацию. Вы очень любезны.
«Нужно, во всяком случае, уйти в соседнюю комнату! — мысленно простонал Поль. — Не люблю врать при свидетелях».
— Подождите меня.
Он быстренько сочинил небольшую ложь, которая была совершенно необходима, чтобы не выглядеть идиотом.
— Одна из моих приятельниц хочет узнать, каков срок обучения для получения степени лиценциата по математике.
— Одна из твоих приятельниц? Ну-ну…
— Пять лет, — объявил он, вернувшись к Орланде.
— Пять лет? С тем, что у меня отложено, придется жить впроголодь. Это возможно, если тобой руководит страсть, так что главное теперь — понять, смогу ли я пробудить в себе любовь к геометрии.
— А где вы учились?
Орланда едва не проговорился.
— Это не важно! Я чувствовал склонность к филологии, но, раз уж хочу изменить свою жизнь, то изменю и это. Вы можете представить себе меня в холодной мансарде, жующим сухую горбушку из любви к алгебре?
Поль Рено достаточно хорошо себя знал — в его стиле было бы ответить: «Я видел вас только в постели!» — и добавить пару пикантных замечаний, но в вопросе его гостя присутствовала та самая детская искренность, что заставляет заткнуться ваш цинизм, поэтому он просто улыбнулся в ответ и спросил себя, что это с ним такое. Черт возьми! Два дня назад, вечером, этот парень дерзко «снял» его!
— Знаете, можно ведь получить стипендию, — заметил он.
— Вы правы! А если быть в числе первых учеников, глядишь, и ассистентом возьмут на кафедру, это во все времена помогало бедным студентам дотянуть до конца месяца!
Орланда замолчал и посмотрел в свою тарелку.
— Я совсем забыл о еде, а ведь готовлю себя к лишениям во имя благородной цели, — пожалуй, стоит создать запасец! Можно мне еще картофельного салата?
К полному своему изумлению, Поль Рено произнес вслух:
— Если захотите, всегда будете для меня желанным сотрапезником.
«Господи, во что я ввязываюсь?» Поль чувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и попытался отключиться, абстрагироваться от Орланды, который весело комментировал свой волчий аппетит и хвалил еду. «Так, возьмем себя в руки! Этот парень возвратил мне книгу и ни о чем больше не просил, а я иду звонить, предлагаю ему разделить со мной обед и вот-вот… предложу разделить кров? Неужели я готов влюбиться?» Это предположение совершенно очевидно ужасало Поля. Он спросил свое сердце — и остальные чувства — и не нашел там ничего такого, что принято описывать как любовь и чего он — к вящей своей гордости — никогда не испытывал (или считал, что не испытывает!). Люсьен, безусловно, был все так же хорош, и Поль, как человек сугубо методичный, провел тщательнейший «визуальный осмотр»: взлохмаченные волосы словно ждут, чтобы кто-то любовно запустил в них пальцы, крупный, четко очерченный рот наводит на мысли о Вирджинии Вулф, ногти коротко острижены, заусенцы исчезли, и руки обрели природную красоту (Поль хорошо помнил, какие они ловкие и умелые!)… Все в этом молодом человеке было создано для того, чтобы возбуждать желание, но Поль в это мгновение не желал — и это ему не понравилось. «Черт побери! — сказал он себе. — Неужели я боюсь влюбиться?» Поль был умен и четко осознавал, что стремится желать Люсьена физически, чтобы не любить его. «Любить? Да откуда может взяться во мне любовь к этому мальчику, которого я принял за проститутку? И с чего это вдруг я называю его мальчиком? Ему двадцать, он странный, и я ошеломлен, но прошлой ночью, в постели, в нем точно не было ничего детского». И все-таки, глядя на юношу, Поль видел на его лице удивление и радость, он восторгался пришедшей ему в голову идеей, упивался своей мечтой, как ребенок ярким мячиком, его глаза блестели, как у двенадцатилетнего. И мы, знающие, кто он, не чувствуем ни малейшего удивления. Поль Рено никогда не признавался себе, что, не желая жениться и отвергая любую прочную длительную связь, он запрещал себе иметь сына, не стал он откровеннее и узнав Орланду. Поль чувствовал, что тонет, и понимал, что защититься может, только выполняя долг гостеприимства.
