Здесь не было ни света, ни тьмы, поэтому Ванглен видел все вокруг очень ясно вне зависимости от расстояния. Более того, чем дальше находился он от предмета, на который смотрел, тем яснее видел его, а все, что находилось вблизи, расплывалось перед его взором. Таково было странное свойство здешнего воздуха, который был столь плотен, что Ванглен с трудом научился дышать им. При этом его густая, вязкая масса оставалась совершенно прозрачной. Воздух весь точно состоял из незримых линз. Ванглен мог во всех подробностях разглядеть дальние леса и горы, но не видел собственных рук и ног. От них осталось лишь мышечное чувство. Ванглен, как и все люди Антарктиды, не обращал никакого внимания на свою внешность, но сейчас он вообще не мог себе представить, как выглядит, и знал о себе только по тем усилиям, которые прикладывал, чтобы находиться в этом воздухе. Ванглену казалось, что у него никогда больше ничего и не было, кроме мышечного чувства. Он вспомнил, как они с Килленой ради забавы уходили в самую глубину пещеры на своем острове и там сидели в кромешной тьме до полной потери чувства реальности, а потом, растворившись без остатка в тишине и мраке, ощупью находили и лепили друг друга из ничего взаимными ласками. Когда Киллены не стало, Ванглен зашел в эту пещеру в безумной надежде вновь вылепить ее из мрака небытия. Но в темноте никого не было. Даже его самого. Ванглен вынужден был сам себя вылепить, чтобы вновь появиться, но лепнина тела на самом деле ничего не меняла. Нечто подобное он чувствовал и здесь. Его не было.
5
Генерал увидел в небе чайку. Вернее, сначала он услышал ее, и этот надорванный крик, сварливый и неприятный, взволновал его до глубины души. Генерал подошел к окну, протер толстые стекла своих очков черной бархаткой с вышитым золотом национальным гербом в углу, водрузил массивную оправу на нос и нашел взглядом птицу в небе. Быть может, она прилетела из Вальпараисо, города, где когда-то — так давно, что и сам Генерал помнил об этом лишь потому, что так сказано в его официальной биографии, публиковавшейся на первой полосе во всех газетах страны под его портретом в День спасения Нации, — где когда-то он родился, шестой ребенок в семье мелкого таможенного служащего. Теперь нет ни таможни, ни порта, ни самого Вальпараисо. Океан наступает, и от огромной страны осталась лишь узенькая, непригодная для жизни из-за частых цунами полоска каменистого побережья вдоль неприступных Анд да огромная столица в цветущей чаше горной долины, где ныне и сосредоточилось все население Чили, южане и северяне, горцы и жители равнин, мигранты, прибывшие со всего света из стран, где жизнь стала невозможной, и коренное население. Когда Генерал родился, Сантьяго от океана отделял почти день пути, а теперь чайки залетают в центр города, и их отчаянные крики раздаются прямо над дворцом, а в ушах постоянно стоит шум моря.
Генерал вздохнул и перевел взгляд с небес на землю. Сентябрь. Весна! Самое замечательное время года в Чили! Видом Сантьяго нельзя было не восхититься! Как же расцвела столица за годы его правления! Город утопал в цветах. Цветы были на всех улицах, во всех дворах, на балконах и даже на крышах. Окрестные горы утопали в садах и виноградниках. Сантьяго! Город мира и благоденствия! Город любви!
6
«Какая все-таки молодец эта Мария! Так им всем и надо, этим мужланам! Мужчины вообще глупы. А у нас, в Чили, особенно, с их солдафонскими замашками и казарменным юмором. Вчера забежала к полковнику Амадору поболтать по старой памяти, так он меня слушал, слушал, а потом заявляет: „Донна Молина, если бы наши пулеметы строчили с такой же скоростью, как наши женщины, то всех наших национальных арсеналов не хватило бы и на минуту боя“. Я ему сразу ответила: „За всю нацию не скажу, но его, полковника, личных арсеналов, судя по всему, уже не хватит и на один выстрел“. Замолчал! Обиделся! Подумать только, когда-то я была женой этого человека! Тогда он не прерывался даже во время подземных толчков. Он сам был, как землетрясение! Как же давно все это было! А все туда же, острит! Дом полковника прямо напротив моего, и я видела как-то, как он стоял у калитки, когда мимо проходила Мария. Он нарочно отвернулся, чтобы только не встречаться с ней взглядом! Ее уже и след простыл, а он еще полчаса глядел в тот конец улицы, где она скрылась! Только бакенбарды развевались по ветру. Мыслитель! Знаю я его мысли! Мужчины так глупы!
Или взять, к примеру, доктора Уртадо. Он всегда заходит ко мне по четвергам. Для консультации. Посмотрит на мой нос, который врачевал сто лет назад, и при этом на его лице такое выражение, будто он судьбу мою решает. Мол, трудный случай! Глаза выпучит. Брови распушит. У доктора Уртадо брови пышнее, чем усы у нашего Генерала. Но я-то прекрасно знаю, о чем он в этот момент думает. О кукурузных чураско с говядиной, которые я ему, как всегда, предложу после всего отведать.
Он привык к моим чураско еще в те времена, когда был моим мужем, и с тех пор жить не может без того, чтобы не полакомиться ими хотя бы раз в неделю. За едой я ему и сказала, что ко мне завтра зайдет „эта негодница Мария“. Так он даже жевать перестал! Смотрел на меня так, что я боялась, как бы его мохнатые глаза не вывались в тарелку. А ведь, кажется, что ему за дело до бедной девушки? У него отбоя от пациенток нет. Правду сказать, доктор он еще тот, только и знает, что свои носы, но зато в этом он — настоящий мастер! Женщины со всего Сантьяго записываются к нему на консультацию за несколько лет, чуть ли не с рождения. А в приемной всегда толпится несколько дам, желающих получить консультацию вне очереди. И каждую ему удается убедить в том, что ее носик великолепен и не нуждается ни в какой косметической операции. Доказательства, которые при этом предъявляет доктор, не оставляют места для сомнений в верности диагноза. Ни одной не отказывает! И если Мария не задрала нос после консультации у доктора Уртадо, то это что-то значит! Впрочем, пусть судят ее, как хотят, да я и сама при каждом удобном случае ругаю ее потребной девкой, стараясь отвести глаза всем этим дурням. Ведь что бы они ни подумали о ней, все равно все их мысли будут об одном и том же. Молодец эта Мария!
