— Огоньку не найдется?
Юнцы, поначалу делавшие вид, что не замечают незваных гостей, обернулись, и один, с самыми длинными волосами, протянул Конде коробок спичек. Конде из-за ветра сумел прикурить лишь с третьего раза и вернул спички владельцу.
— Кому сигарету? — предложил Конде, и длинноволосый насмешливо скривил губы:
— Ну что я вам говорил? — Он посмотрел на приятелей. — Все полицейские берут на понт одинаково.
Конде с любовью глянул на свою сигарету, будто она выделялась особым качеством, и опять затянулся.
— Не хотите, значит, сигарету? Ну ладно, спасибо за спичку. А почему вы решили, что мы полицейские?
Одна из девушек — с цыплячьей грудью и по-цыплячьи же длинными ногами — повернула лицо к Конде и коснулась пальцем своего носа:
— Носом почуяли. Мы научились полицейских по запаху различать. — И улыбнулась, довольная своим остроумием.
— Чего надо? — спросил длинноволосый, очевидно исполняющий обязанности вождя племени.
Конде улыбнулся и вдруг ощутил удивительное душевное спокойствие. Море, что ли, повлияло, или мне стало незачем притворяться?
— Поговорить, — сообщил он и сел на песок бок о бок с предводителем. — Вы ведь фрики, так?
Длинноволосый улыбнулся. Несомненно, он знал наперед все возможные вопросы незадачливой полицейской ищейки, на которые уже не раз отвечал другим представителям враждебного племени.
— У меня к вам предложение, сеньор полицейский. Поскольку у вас нет оснований арестовать нас, а нам не катит разводить с вами трындеж, мы ответим на три любых ваших вопроса, и после этого вы уходите. Согласны?
Внутри Конде шевельнулось такое же чувство принадлежности к своей группе. Как полицейский он привык задавать любые вопросы без всяких встречных условий, выкрикивать их, если сочтет нужным, и на каждый получать ответ — на то он и полицейский, и покамест его племя обладает силой, включая силу закона, дабы подчинять. Но он сдержался.
— Согласен, — сказал Конде.
— Да, мы фрики, — подтвердил длинноволосый. — Второй вопрос.
— Почему вы фрики?
— Нравится, вот почему. Каждый волен быть тем, кем хочет, — бейсболистом, космонавтом, фриком, полицейским. Нам нравится быть фриками и жить так, как пожелаем. Это не является преступлением, пока не доказано обратное, верно? Мы никому не мешаем и не хотим, чтобы нам мешали. Мы никого ни о чем не просим, ничего ни у кого не отнимаем и в свою очередь не желаем, чтобы от нас чего-то требовали. По-моему, это демократия в действии, как вы думаете? Последний вопрос.
Конде с завистью посмотрел на бутылку рома, торчащую из щели между камнями. Поборник пассивной демократии явно был способен одержать над ним чистую победу в третьем раунде — недаром он выступал в качестве спикера своего неизбранного парламента.
— Хочу, чтобы на него ответила вот она, — сказал Конде, указывая на безгрудого цыпленка; девушка улыбнулась, польщенная вниманием полицейского, возвышающим ее роль до уровня актеров первого плана. — Годится?
— Годится, — согласился длинноволосый, не отступаясь от принципов самопровозглашенной демократии.
— Чего вы ждете от жизни? — спросил Конде, щелчком посылая окурок в сторону моря. Тот, подхваченный ветром, описал высокую дугу и бумерангом вернулся обратно, упав поблизости между камней, словно подтверждая тезис о том, что отсюда не убежишь. Конде наблюдал, как девушка обдумывает свой ответ; если у нее хватит интеллекта, примется философствовать, решил он. Вероятно, скажет, что жизнь достается человеку не по его выбору, в предопределенных помимо его желания исторической эпохе и географическом месте, с навязанными ему родителями, родственниками и даже соседями. Человеческая жизнь есть недоразумение, и самое грустное, размышлял Конде за плоскогрудую девочку, что никто не в силах изменить свою жизнь. Однако можно постараться максимально изолировать ее, спасти от заразы семьи, общества, времени — вот поэтому они стали фриками.
— А почему обязательно надо чего-то ждать от жизни? — произнесла наконец девочка и посмотрела на главного фрика. — Мы ничего не ждем от жизни. — И ей самой показался таким умным этот ответ, что она, как победивший в соревнованиях спортсмен, провела открытой ладонью перед своими друзьями, и те, улыбаясь, по очереди хлопнули по ней в знак одобрения. — Надо просто жить, и все, — добавила девочка, останавливая взгляд на любознательном чужаке.
Конде поднял глаза на Маноло, стоящего прямо над ним, и протянул руку, чтобы тот помог ему подняться на ноги. Встав, еще раз посмотрел сверху вниз на юнцов. В этой стране слишком жарко, чтобы здесь зародилась философия, мысленно подытожил он, отряхивая руки от песка и соли.
— Все та же ложь, — сказал лейтенант и тотчас взглянул на море. — Вы молодцы, конечно, что пытаетесь жить по-своему, только ничего у вас не получится. А когда не получится, вам придется очень худо. Спасибо за огонек. — Он махнул на прощание рукой и легонько стукнул по спине Маноло. Шагая к машине, Конде на секунду ощутил озноб. Его всегда знобило, когда море и жизнь подбрасывали ему свои загадки.
Он тоже жил в Ла-Виборе, в старинном особняке с высоченными потолками и огромными решетчатыми окнами, которые начинались от пола, а заканчивались где-то наверху. Через раскрытую входную дверь был виден длинный коридор — темный и прохладный, идеальное место, чтобы прятаться там от полуденной жары; с противоположной стороны он обрывался в засаженном деревьями дворике. Конде пришлось переступить через порог, чтобы дотянуться до дверного молотка и стукнуть им пару раз. Он вернулся на крыльцо и стал ждать. Из первой комнаты появилась девочка лет десяти, вытянутая в струнку, будто балерина, которую оторвали от станка в разгар занятий, и молча посмотрела на пришельца.
— Хосе Луис дома? — спросил лейтенант, и девочка, не проронив ни слова, развернулась и удалилась в темную глубь коридора, как уходят со сцены балерины из кордебалета. Прошло три минуты, и когда Конде уже собрался опять постучать дверным молотком, в сумеречном чреве дома возникла тщедушная фигура Хосе Луиса. Лейтенант приготовил для встречи дружелюбную улыбку:
— Как дела, Хосе Луис? Ты меня помнишь? Мы познакомились в туалете Пре.
Подросток провел рукой по голой груди, на которой легко было пересчитать все ребра. Наверное, думал, стоит ли ему это помнить.
— Да, конечно. Что вы хотели?
Конде достал пачку сигарет и предложил одну Хосе Луису:
— Поговорить надо. У меня за долгие годы совсем не осталось друзей в Пре. Я подумал, может, ты мне поможешь.
— Чем же это?
Такой же недоверчивый, как кошка. Этот пацан знает, что ему нужно или по меньшей мере чего не нужно, отметил про себя Конде.
— Ты мне очень напоминаешь моего лучшего друга во время нашей учебы в Пре. Мы его звали Тощий Карлос, он был такой же худой, как ты, если не худее. Но теперь его Тощим уже не назовешь.
