Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
Предынфарктное состояние — это, конечно, серьезно, и даже очень.
— Слушай! Так, может, я смогу что-то сделать? Я здесь, я всегда могу помочь твоей маме, не чужой же… Лекарства там, или ухаживать… Я могу! Серьезно, я с радостью!
— Спасибо, Паша, — произнесла она серьезно, аж сердце забилось: Паша не помнил, когда она в последний раз так… по-настоящему обратилась к нему.
— Спасибо, но… Не знаю. Маме нужна поддержка, у нее никого нет, а я — тут…
Потом уже, после разговора, который так и кончился ничем, он долго сидел в электрической, температурной ночи. Скакали палочки на странно полупустом табло будильника, звенела тишина да комарик настольной лампы, а он все сидел, сидел, сидел. Если она приедет. Полгода, три месяца назад он отдал бы все. Теперь?.. Обстоятельства понятны. Но парадоксально — сквозила легкая обида и опустошенность. Обида — за то, что ее мечта, в которую столько вложено и которой так невольно восхищался, будет предана. Опустошенность — потому что он приготовился уже к сопротивлению среды, что ли. Бороться. Биться. Готов был разломать ради цели всю свою жизнь, порвать стандартный макет с остервенелой сочностью картонной. А теперь? Если она надумает-таки?..
Но пока не надумала.
Машины стали совсем редки в проемах меж домами, и хищно кралось такси, когда он выключил-таки лампу: спать.
Утром с тупым упорством бился с расшатанным пенальчиком на кухне. Кофе кое-как нашелся. Слежавшийся, как минерал. Тут же обнаружилась жестяная круглая банка из-под чего-то, произведенного странами СЭВ: разбираться в градом побитой латинице (польский ли, венгерский ли) сейчас было неинтересно, а в детстве в голову не приходило. Тогда эта банка завораживала пронзительным цветом — кобальтовым, что ли, да и теперь не вполне выцвела. И опять — Максим. Яркой картинкой всплыл эпизод. Паше двенадцать или тринадцать. Он хвостиком ходит за троюродным братом, раскрыв рот от восхищения. Они временно живут в одной комнате…
Вечером, когда тихонечко звенела та же настольная лампа, что и теперь, и комната стояла попритопленная тенями, Максим с таким священным выражением лица приносил с кухни эту жестянку и, согнув козырек своей каскетки, устанавливал его в банку.
— А зачем? — затаив дыхание, спрашивал Павлик.
— У настоящего пацана козырек должен быть загнут. Но без заломов! Поэтому надо так вот его сгибать — и в банку на ночь.
— А у тебя в деревне что, есть такая же банка? — Восторженный Павлик готов был поверить даже в это.
Максим морщился, из-за «деревни»:
— Нет, у меня обычная стеклянная. Но она лучше, на самом деле.
С какой шикарной небрежностью это говорилось! И Павлик завидовал отчаянно — стеклянной банке, деревне, этой вот роскошно потрепанной, чуть ли не адидасовской каскетке, которой у него никогда не будет…
Господи, какой детский сад. Какие дешевые, деревенские понты. Даже ребенок не должен был на это купиться. Устроившись на переднем сиденье «Ауди», подхватывающем его под бока, как смех, Паша презрительно улыбнулся.
Это хорошо, пожалуй, что он знает Максима с детства, хоть и стыдно вспомнить. Зато он видит, что откуда выросло — «из какого сора». Какова на самом деле цена всем этим тщательно взлелеянным, показным повадкам, всему тому, чем Максим очаровывал малознакомых людей. Брутальный шарм, успешность, щедрость, какое-то якобы здоровье (если говорить о духовном)… Паша видел все это в зародыше. Точнее, не это, а злобное и завистливое — желание урвать зубами, пробиться, затоптать. Пыль пустить в глаза. Тогда, кажется, еще ходили старые деньги — картинками такие же, но с гроздьями лишних нолей, вместо тысяч миллионы. И как тщательно, собираясь вечером из дома — покорять большой город, Максим укладывал эти жалкие бумажки в плотную перетянутую пачку, чтобы сверху положить самую крупную купюру.
И теперь Паша, вооруженный этими картинками, как козырями, победно косился на сиденье водителя.
А настроение водителя менялось на глазах — по мере того, как они все капитальнее вязли в пробке. В этот раз под собрание за-фрахтовали зал ДК «Железнодорожник», багровой колонной бандуры на окраине города — там дороги уже спускались к вокзалу. С инфраструктурой в тех местах все было плохо с самых николаевско-транссибовских времен. Пробки становились через день, глухие совершенно. Максим об этом не подумал… и уже психовал. Барабанил по рулю. В принципе на собрание они бы не опоздали, но сопутствующие планы рушились, а наполеон этот — ох как не любил, когда что-то начинало идти не так.
— Я не помню, позвонила ли я Федосову… — не вовремя всполошилась Эля с заднего сиденья и тут же напоролась на окрик:
— Странно, что ты еще не провалила нам всю работу!
Паша скрыл ухмылку. Ему как-то странно нравилось видеть врага насквозь, просчитывать реакции и чуть ли не чувствовать порой своей марионеткой.
Сейчас, когда доедут, Максим примется старательно дышать, чтоб успокоиться. Потом начнет работать лицом. На фуршете в фойе ДК он будет уже само обаяние, и стареющие дамы потянут ручки пересыпанными гречкой лебедями.
Стареющих дам, как и всех остальных, ожидает сюрприз. Сегодня они — Паша со товарищи — попробуют устроить первый публичный выпад против «АРТавиа» (поэтому Паша так спокоен — перед броском). Пора кончать с этими «королями мира», думающими, что все им позволено в этой жизни.
— Ну куда, куда! — заорал Максим кому-то столь же герметичному, хотя сам полез колесом на тротуар объезжать пробку. Разворачивался, всем корпусом перекручивался назад, бешено вращал руль. Весело уже подмигнул:
— Ничего. Сейчас выберемся. — И они рванули по лабиринтам каких-то домишек-сортиров, частного сектора, помнящего еще круглосуточный грохот составов на фронт.
Конечно, в Максиме были и другие черты — те, которые в иных условиях Паша согласился бы считать положительными. Так, например, Максим не унывал, яростно искал выходы из самых безнадежных положений. «Креативил» много и неутомимо. Приступы этого случались даже вхолостую: так, например, сегодня в конторе он поднял со стола Элечкин глянцевый журнал. А привлекла его совершенно никакая реклама омолаживающих кремов на задней обложке.
— О! Какой слоган! Вот это тема! Бездари, тут можно было бы так развернуться… Вот смотри. Если бы я был рекламщиком. Представь, такая аляповатая спальня, на заднем плане трюмо — перед ним сидит дама, спиной к нам, а на переднем плане, вполоборота, стоит лысоватый господин в костюме. Композиция кадра такова, что дама прихорашивается, а ее муж типа мимо проходил и остановился. Так вот, господин должен очевидно напоминать Путина, этого можно добиться, а дама сзади — его жену Людмилу, это несложно.
— Смело, — хмыкнул Паша, доставая из тумбочки кружку.
— Ага. И вот «Путин» якобы увидел журнал с рекламой кремов, остановился и внимательно смотрит на этот слоган, который хорошо виден: «Заблокируйте 97 % свободных радикалов». Притом 97 нужно так и оставить со звездочкой: это интригует… Вот это была бы реклама! Как тебе?
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
