Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
– Пойдем, радость моя, пойдем, – соглашается Олька.
Ей дают пузырь, она стоя отпивает граммов сто за раз.
– Хорош, дура! – Редис отбирает пузырь.
Олька чмокает, тащится. Садится к нам. Курим.
– Юлёк, как тебе тут? – спрашиваю у Юльки.
– Ничего, – отвечает она. У нее такой нежный звиздатый голосок, вообще.
– Ты из Барнаула, да? – беседую дальше.
– Да, – отвечает она. – Ты вчера уже спрашивал.
– Да ты чё! – смеюсь я.
– А я в Барнауле не был, – говорит Редис.
– Ты и в районе не был, – говорит Сергулек.
– Не стягай! Был два раза.
– Везде херово.
– Хер знает, – тоже вздыхает Сергулек.
Снова гоним пузырь. Юлька сперва отказывается хлебать, но потом хлебает. Снова ахает, охает. Я даю ей закусить остатками конфеты.
– Научишься, – утешаю.
Когда допиваем, Редис уходит в клуб. Олька тоже хочет идти, но Сергулек ловит ее за ногу. Они куда-то смываются. Я обнимаю Юльку. Под ее водолазкой ощущаются крупные твердые титьки.
– А у вас метро там есть? – шепчу я.
– Нет, – шепчет она.
– Хреново.
Я ее целую в рот. Чувствую вкус губной помады. Стираю помаду ладонью с ее губ и целую уже всерьез. Потом она ложится на траву. Я сверху. Звиздато!
После кражи
Этой ночью у Петраковых украли аккумулятор, прямо из машины вытащили. Перелезли, видно, через забор, подковырнули капот, открыли калитку и унесли. Гаража у Петраковых нет, «Москвич» во дворе стоит, собаки тоже нет пока, не успели завести; они сюда совсем недавно переехали, недели две назад. Жили в бывшей автономной, а теперь суверенной республике, жизнь там осложнилась, и они переехали. Купили двухкомнатную избу в этом сельце и стали обустраиваться. Николай Иванович Петраков, его жена, сын и дочь.
Утром Николай Иванович, крепкий еще, пятидесятилетний мужчина, бывший чемпион республики по классической борьбе, стоял у приоткрытых ворот и разговаривал с дедом Сашей, длинным, сгорбленным стариком.
– Пакостят, пакостят, – безнадежно, громким, как у всех туго слышащих, голосом соглашался дед Саша и покачивал маленькой сухой головой. – Раньше не допускалось такого, а счас – пакостят, и среди бела дня пакостят. И не остановишь.
– М-да… – щурился Петраков, докуривая «примину». – Не знал…
Дед Саша устало поправил на плече коромысло с пустыми ведрами; он шел к колонке, но тут ему встретился Петраков со своим горем, разговорились.
– А кто мог это сделать? – спрашивал Николай Иванович. – Кто у вас тут такой?
Он был даже не столько расстроен кражей аккумулятора, сколько удивлен и ошарашен. И хотелось выяснить, чего ждать ему, его семье в будущем, как-нибудь обезопасить добро, новый дом.
– Да кто… Да, почитай, – дед Саша качнул коромыслом, ведра тихо и тоже вроде как раздумчиво поскрипели, – почитай, кажный третий на это может пойти. А как… Да вон, – обернулся и мотнул головой, – крайня изба, там Дороховы живут. Отец ничё, он трактористом, а оба сына болтаться. Одному уж за двадцать, другому на службу давно пора… Старший-то отслужил… И нигде не работат ни один, ни другой… Да и негде. Чего… И пьют.
– Так. А еще кто мог?
Дед Саша протяжно, как от боли, вздохнул. Подумал.
– Да многие, многие могут. Я ж говорю… И Андрей вот Костянцев, его и из скотников выгнали, корма тащил с фермы. И он может.
Летнее солнце взобралось уже довольно высоко, окрепло, нагрелось и теперь посылало первые жаркие лучи земле, слизывало с травы росу, и от травы шел еле заметный парок. К пруду спешно шагали отпущенные до вечера утки и гуси, куры суетились под заборами, что-то клевали. Три девочки лет десяти, весело обзываясь, шли в лес за жимолостью. Замахивались друг на друга бидонами.
– Да ты, Николай Иваныч, шибко-то не это, – пытался успокаивать дед Саша. – У меня тоже вот семь овец еще в прошлом годе было, и в одну ночь всех увели. Как корова слизнула. Да. Семь овечек. Так вот пакостят. Я, это, и награды боюсь надевать. Они теперь, говорят, в цене…
Петраков смотрел куда-то за спину дед Саше, все так же щурился, хотя и уже не курил.
– А участковый или кто-нибудь типа него здесь есть?
– Да есть, – оживился было дед, – а как же!.. Только, это, ему это до фени всё. Такой человек. Тут хоть режь-убивай, и не моргнет. И жаловались, писали на его, а толку-то… Да и не едет никто.
Подошла с ведрами соседка по улице Валентина Петровна, послушала, поняла, в чем дело, и включилась в разговор:
– Да пьянчуги всё это. Они и тащут. Пить-то надо, вот и тащут, а потом продадут и пьют запиваются. К нам тут залезли, бельишко старое с веревки даже посняли. Заплата на заплате, а вот – теперь и его не стало. Гусей выпускаю вон – и весь день трясусь: вернутся вечером или нет. Да эх-х… – Соседка вздохнула, сделала движение идти дальше к колонке, но передумала. – А вот тоже было недавно, вы, дед Саша, слыхали, наверное… У Кондакова, у шофера, кто-то повадился бензин таскать. У него машина-то прямо в ограде стояла. И он вроде заправит полный бак, а утром заведет, поездит маленько, и бензин кончатся. Что такое? Бак не худой, трубки проверил все, а бензина нет. Ну, раз, другой. Он и решил: кто-то сливат ночами. Но собака молчит, даже голосу не поддат. И стал он караулить. Взял вилы, сел за поленницей. Одну ночь – ничё, другу, третью, он уж и позеленел весь, Кондаков, с недосыпу. А потом пожаловали, голубчики. Кондаков – прыг к имя, вилами замахнулся, а это племяши его родные. «Ах вы, ироды! – кричит. – Я же вас чуть не попорол». Для мотоцикла вот сливали бензин себе. Он их к отцу. Отец уж с имя сам разобрался, не церемонился. Порасшибал морды. Неделю в школе не были…
– Уху, уху, – кивал головой дед Саша, – тащут, всё тащут, пакостят. Вот у Валерки раз свинью зарезали прям в сарае. Зашел утром-то, а там потроха одни…
Николай Иванович слушал, слушал, и удивление все разрасталось. Люди говорили так спокойно и смиренно, что, казалось, говорят они о давнишнем граде, который когда-то повыбил у них помидоры, или о буре, снесшей шифер с крыш. «Тащут, тащут… у всех тащут… все тащут, пакостят…» Прожив в деревне больше двух недель, Николай Иванович столкнулся неожиданно с чем-то черным, противным, гадко пахнущим, и оно грозило отравить, изуродовать ему и его семье жизнь в этой внешне благополучной, живописной деревне, где он, после почти пятидесяти лет жизни, как вдруг оказалось – на «чужой земле», мечтал завести крепкое хозяйство, построить просторную избу, обеспечить детям будущее, зарабатывая разведением животины и выращиванием овощей (дети в институт поступят в городе, который отсюда в полста километрах), а себе и жене подготовить тихую, безбедную старость. Теперь же нужно было бороться с невидимым, страшным, огромным, с этим – Тащут-Пакостят. Он приходит и уносит: сегодня аккумулятор, завтра кроликов, послезавтра забирается в дом и становится в нем хозяином.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
