— Прелестно, — отвечала Фледа. — Только это ничего не говорит — будьте добры, посудите сами — о том, какое письмо мне ему написать. Это не ответ на то требование, что я должна была вам передать.
— Ответ предельно ясен: все вернется на свое место в ту же минуту, как он объявит, что женится на вас.
— И вы всерьез полагаете, что я способна сообщить ему такую новость?
— Что еще мне полагать, всерьез или не всерьез, если вы грозите порвать со мной, скажи я это сама?
— О, если только вы это скажете! — пробормотала Фледа как нельзя более грозно, но в душе обрадовалась, что хотя бы по этой части миссис Герет признала себя предупрежденной, а свои действия тщетными. И потому добавила: — Как я могу жить здесь с вами, когда в корне не одобряю то, что вы сделали? Когда считаю, а это именно так, что забрали у него чуть ли не все, обобрали несправедливо и бессовестно… ведь я ожидала, что возьмете какую-то часть, и никак не ожидала, что вы возьмете все… как же мне оставаться здесь, не терзаясь чувством, что поддерживаю вас в жестокости и разделяю с вами бесчестно одержанную победу? — Фледа шла ва-банк: пусть от обнажения и анализа своего состояния ее била дрожь, но это давало свои преимущества, и пусть миссис Герет были открыты все уголки ее души, она, по крайней мере, вернет себе свободу. — Поймите, через день-другой я возненавижу каждую вещицу, что окружает вас, буду слепа ко всей этой красоте и раритетам, которыми раньше так восхищалась. И не вините меня: да, я резка, но бессмысленно сейчас не высказать правды. Если я сейчас покину вас, тогда всему конец.
Миссис Герет, однако, и бровью не повела: Фледа не могла не признать, что ее превосходство стало несомненным.
— Это же прекрасно! Как вы печетесь о нем! Музыка для моих ушей. Только любовь, безоглядная любовь вырвала из вас такие слова; да я и сама вела бы себя точно так же, милая моя. Почему вы раньше мне не сказали? Я целиком была бы за вас; я и подсвечника не взяла бы оттуда с собой. Не хотите остаться со мной? Не надо, раз вам здесь мучительно; не надо, раз в тягость смотреть на старый хлам. Поезжайте в Лондон — вернитесь на время к вашему батюшке. Вам придется недолго пробыть у него: за две-три недели мы справимся. Батюшка вам обрадуется, если вы только дадите ему понять, о чем речь… о том, что вы вот-вот освободите его от забот о вас навсегда. Я сама дам ему это понять, раз вы робеете. Возьму и поеду с вами, чтобы пощадить ваши нервы. Мы поселимся в гостинице и, пожалуй, немного повеселимся. Ведь со времени нашего знакомства мы позволили себе ничтожно мало развлечений. Правда, сейчас это не входит в наши планы. Для Оуэна мне надо оставаться букой… мое присутствие вам будет помехой. Ваш шанс в том… ваш шанс — чтобы оставаться одной: используйте его, ради Бога, для благой цели. Если вам нужны деньги, у меня есть немного, и я могу вас снабдить. Но никаких вопросов я не задаю — даже крохотного…
Вопросов она не задавала, но принимала за само собой разумеющееся весьма удивительные вещи. К концу последующих двух дней Фледа ощутила это еще сильнее. На второй день она села за письмо Оуэну: ее чувства до некоторой степени прояснились, кое-что она могла кратко изложить. Если она столько отдала миссис Герет и все еще взамен ничего не получила, то, с другой стороны, быстро отреагировала — что заняло всю ночь — на неудачу своей первой попытки. Желание служить ему было в ней слишком сильно, сознание, что он рассчитывает на нее, слишком сладостным, и это давало ей новые силы проявлять терпение и мягкость. Нет, не может быть, чтобы она впустую так много отдала! В глубине ее души вновь горела решимость что-то себе вернуть. И она написала Оуэну, что у нее произошла с его матерью жаркая сцена, но что он должен набраться терпения и дать ей время. Положение трудное, что они и предполагали, но она делает для него все, что в ее силах. Ее слова произвели впечатление, и она сделает все возможное, чтобы его усилить. Тем временем он должен сохранять полнейшее спокойствие и не предпринимать никаких других шагов; он должен полагаться только на нее и молиться за нее и верить в ее беззаветную преданность. О позиции Моны она не обмолвилась ни словом, как и о том, что в своих отношениях с этой юной леди он не был хозяином положения, но в постскриптуме добавила касательно его матери: «Конечно, она интересуется, почему вы не справляете свадьбу». Отправив письмо, она пожалела, что вместо слова «преданность» не употребила какой-нибудь из более обтекаемых синонимов. Ответ Оуэна пришел немедленно — коротенькая записка, на все недочеты которой она закрыла глаза, назвав про себя трогательно простой, и которую, дабы показать миссис Герет, что она может задавать столько вопросов, сколько ей угодно, тут же дала ей прочитать. Оуэн не владел искусством письма, даже хорошим почерком не мог похвастаться, и его записка, краткое изъявление дружеского доверия, содержала несколько избитых бесцветных слов, удостоверяющих понимание и согласие. Суть ее заключалась в том, что он, разумеется, не будет, поскольку таков совет мисс Ветч, торопить maman и не станет пока что засылать к ней кого-то еще, тем не менее он надеется, она поймет, что должна смириться. «Конечно, — добавлял он, — нельзя же, посудите сами, заставлять меня ждать бесконечно. Пожалуйста, передайте maman мой поклон и объясните ей это. Если возможно покончить все миром, вы, уверен, тот человек, в чьих это силах».
Его отклика Фледа ожидала с глубоким волнением; ей необычайно живо представлялось, что он, как она про себя называла это, дал волю своему перу, и, когда записка пришла, она почти боялась ее открыть. Тут и впрямь таилась опасность, потому что, если он возымел желание писать ей любовные письма, вся надежда помочь ему рухнет; ей придется вернуть их, придется напрочь отказаться от дальнейшего общения с ним, и это будет конец их делу. У Фледы было богатое воображение, которое легко обнимало все высоты и глубины и крайности, мгновенно вбирая любую, особенно трагическую или безнадежную необходимость. Сначала она, пожалуй, почувствовала разочарование, когда, просмотрев означенное послание, не нашла в нем и слова, отступающего от текста, но уже в следующий момент возвысилась до такой точки зрения, с которой оно по своей простоте представилось произведением чуть ли не вдохновенным. Оно было простым даже для Оуэна, и это повергло ее в недоумение: что подсказало ему желание быть еще проще, чем всегда? Но тут же поняла, что люди правильные от природы всегда поступают правильно. Он не был умен — его манера писать это подсказывала; но умнейший из людей во всей Англии вряд ли проявил бы столько чутья, в данных обстоятельствах как нельзя более уместного, — чутья, снабдившего ее именно тем, что вполне можно будет показать миссис Герет. Он действовал не иначе как по наитию: не мог же он знать, какую линию поведения она, его мать, изберет! Более того, оно и объяснялось еще — и это было самым трогательным — его желанием, чтобы Фледа сама заметила, как превосходно он себя ведет. Именно его простодушие и привлекло ее внимание к его достоинствам, и все это было результатом ее замечательных, отчаянных наставлений. Он оставался верным Моне; он выполнял свой долг; он делал все, чтобы быть абсолютно уверенным в своей безупречности.
Если Фледа торжествующе вручала миссис Герет сие послание как залог сердечной невинности ее сына, то сладостный подъем чувств нашей молодой леди длился всего мгновение, пока ее приятельница не углядела там слабого места.
